жесткости, чем к милосердию; лишь упорное сопротивление британцев помешало принятию такой повестки в полном объеме.
Во-вторых, влияние этого эпизода четко прослеживалось в конфиденциальной директиве № 1067 Объединенного комитета начальников штабов, единственном документе по планированию действий в отношении Германии, который появился в Вашингтоне зимой. Это был документ, фактически определявший американскую оккупационную политику на ее ранних стадиях, и, хотя он был «интерпретирован» в декабре 1945 года, формально просуществовал до 1947 года. Этот документ представлял собой компромисс между различными членами Президентского комитета. Когда работа над документом была завершена, Стимсон, несомненно, с оглядкой на сражения, которые он вел, считал его «довольно хорошим документом», хотя два года спустя он понял, что документ все же был «болезненно негативным». Почти за каждым утверждением следовала оговорка. Не должно предприниматься никаких шагов «в направлении экономического восстановления Германии» – за исключением тех, которые могут быть необходимы для подготовки к возможному восстановлению на демократической основе или для предотвращения болезней и беспорядков. Германию предстояло оккупировать «не с целью освобождения, а как побежденную вражескую нацию» и «дабы предотвратить ее дальнейшее превращение в угрозу для мира во всем мире». Не должно было предприниматься никаких действий, направленных на поддержание условий жизни на более высоком уровне, чем те, которые существуют в любой из соседних Объединенных Наций. Оккупация должна была быть «справедливой, но твердой и отстраненной». Всякие панибратские отношения, а также связи с местными женщинами «категорически не поощрялись». Планировалась программа комплексной денацификации. Большое внимание уделялось необходимости возложить максимальную ответственность на германскую администрацию. Но страна должна была быть децентрализована, а не расчленена, и, хотя требовалось «индустриальное разоружение», ключевые отрасли в определенных случаях могли контролироваться, а не ликвидироваться. Подготовить директиву было одно дело, добиться ее согласования – совсем другое.
Государственный департамент, потерявший влияние после того, как Корделла Халла на его посту госсекретаря сменил Стеттиниус, по-прежнему был настроен враждебно по отношению ко многому, что содержала директива, и, похоже, получал поддержку со стороны внешнеэкономической администрации[7]. В декабре 1944 года директива Объединенного комитета начальников штабов была направлена генералу Эйзенхауэру с просьбой заручиться согласием других командующих союзными войсками; он ответил, что этого, очевидно, не произойдет. Затем документ был направлен в ЕКК, где ему также не сопутствовал успех; более того, говорят, что Госдепартамент проинструктировал Уайнанта не оказывать этому никакой поддержки. В конце концов узел процедуры был разрублен целесообразностью выпуска директивы только для войск Соединенных Штатов. Таким образом, формально, вплоть до расформирования SHAEF в июле 1945 года, Верховный главнокомандующий союзников имел один набор политических инструкций для своих американских войск, другой – для британских и никакого – для французских.
Тем временем в Ялте президент Рузвельт возродил идею расчленения Германии – один из немногих проектов, которые упомянутая директива напрочь отметала. На этот раз идею едва не приняли, так как все три государственных деятеля, казалось, были настроены на это, и лишь в последний момент Черчилль посоветовал, чтобы министрам иностранных дел сначала поручили разработать точное предложение. «Мы имеем дело с судьбой 80 млн человек, и это требует более восьмидесяти минут для рассмотрения». Министры иностранных дел передали проблему на рассмотрение специального комитета, в состав которого входили Иден, Уайнант и советский посол в Лондоне Гусев – и, как ни неожиданно, больше об этой идее никто ничего не слышал. Они также согласились, что Польша в качестве компенсации за территории, потерянные Россией на востоке, должна получить «Восточную Пруссию к югу от Кёнигсбергской линии, Верхнюю Силезию и территории вплоть до линии Одера». Но американский президент присоединился к Черчиллю, выступив против требования Сталина о том, чтобы эта линия проходила прямо по Одеру до его слияния с Западной Нейсе, и в итоге главы всех трех правительств обязались проконсультироваться с польским руководством и оставить окончательное решение до мирного урегулирования. Формула, как оказалось, не была абсолютно безупречной, а еще один повод для недоразумений возник по поводу репараций. Впервые официально этот вопрос на конференции подняли русские, потребовав $20 млрд, из которых им полагалась половина.
Другие союзники не выдвинули никаких контрпредложений, и, когда англичане решительно воспротивились называть какую-либо цифру, Хопкинс передал президенту записку со словами: «Русские сделали много уступок на этой конференции, и я не думаю, что мы должны их подводить. Пусть не соглашаются британцы, если им так хочется». В соответствии с этим в Москве была создана трехсторонняя комиссия по репарациям, которой было поручено разработать конкретный план и дано указание «в своих первоначальных исследованиях в качестве основы для обсуждения» взять советские показатели. Это одна из тех фраз, которые приводят к согласию, скрывая разногласия. Рузвельт также поддержал предложение британцев о предоставлении зоны оккупации и Франции, хотя в остальном конференция приняла распределение зон, согласованное на заседании ЕКК в Квебеке.
В коммюнике, выпущенном после конференции, не содержалось прямого упоминания о расчленении Германии или репарациях. В нем подчеркивалась «непреклонная цель» союзников – разоружить Германию в военном, экономическом и духовном отношении, устранить все нацистское и милитаристское влияние, наказать военных преступников и «согласованно принять такие меры в Германии, которые могут оказаться необходимы для будущего мира и безопасности во всем мире». Далее в нем приводились слова, которые могли бы прозвучать в одной из речей самого президента: «Наша цель не в том, чтобы уничтожить народ Германии… но только когда будут уничтожены нацизм и милитаризм, появится надежда на достойную жизнь для немцев, и для них найдется место в сообществе наций».
И в самом деле, президент использовал почти те же слова, чтобы по возвращении в Соединенные Штаты оправдать ялтинские решения:
«Безоговорочная капитуляция не означает уничтожения или порабощения немецкого народа. Мы не хотим, чтобы немецкий народ голодал или стал обузой для остального мира. Наша цель в отношении Германии проста – это обеспечение мира в будущем мире… Мы предлагаем заменить… универсальной организацией, к которой, наконец, получат возможность присоединиться все миролюбивые нации».
Шесть недель спустя он умер. Его преемник, плохо знакомый со всеми стоящими на кону вопросами, в первые несколько недель пребывания у власти был озабочен главным образом тем, чтобы сохранить политический курс Рузвельта без изменений, и, соответственно, в подходах Соединенных Штатов по отношению к Германии не было никакого развития до тех пор, пока эта страна не капитулировала.
Даже такой беглый набросок того, как развивалась американская политика в отношении Германии, выявляет определенные особенности. Американцы – не тот народ, который поощряет полумеры или решения ничего не делать в результате длительных споров.
Одна из их самых сильных сторон – стремление «доводить дело до конца». Огромные размеры
