руки и наклонился, чтобы разуться. Она поднялась и вышла из комнаты.
Спенсер стоял под душем. Быстрые струйки сбивали волосы на лоб и слепили глаза. Ему был приятен их монотонный шум; он успокоил его нервы и на миг погасил неистовое возбуждение, охватившее его в этот час. То был час, которого он нетерпеливо ждал. Иногда, впрочем редко, его одолевали сомнения: вдруг ничего не выйдет, ничего не получится, вдруг они не обратят внимания на письмо, и тогда...
Письмо в Комиссию по расследованию антиамериканской деятельности было написано в апреле, точнее в седьмом часу вечера двенадцатого апреля. Спенсер и Лэрри сидели один в конторе Спенсера. Шел дождь.
Спенсер напечатал текст и вынул из машинки листки бумаги: оригинал и две копии. Он открыл ящик, взял конверт и вставил его в машинку. Лэрри удивленно следил за его действиями.
— Что это за чертовщина? — спросил он.
— Увидишь, — ответил Спенсер. Он напечатал адрес на конверте, вытащил конверт и закрыл машинку чехлом. — Спасибо за машинку.
Лэрри пожал плечами.
— Пожалуйста. Теперь ты, может быть, объяснишь мне...
— Минутку. Ты видел, как я печатал это письмо, и можешь засвидетельствовать, что текст, который я тебе сейчас вручаю, тождествен тому, который я печатал на твоих глазах.
— Ты говоришь совсем как Перри Мейсон[1].
— Именно так я и чувствую себя сейчас, — сказал Спенсер. Он передал Лэрри второй экземпляр. — Прочти, пожалуйста.
Лэрри взял листок. Взглянув на Спенсера с насмешливой улыбкой, он прочел:
«Вашингтон. Палата представителей. В Комиссию
по расследованию антиамериканской деятельности
Тому, кого это касается!
Спенсер Донован, адвокат известного коммуниста Гордона Беквуда, который ускользнул из рук американского правосудия, покончив с собой, сам является членом коммунистической партии. Этим объясняется та готовность, с какой он пришел на помощь предателю Гордону Беквуду, и та злоба, с какой он нападал на выдающихся американских граждан — сенатора Аарона Купа и журналиста Уолта Фаулера. Мистер Донован находится на содержании у русского правительства, которому служит как тайный агент с 1945 года, когда он вступил в коммунистическую партию. Мистер Донован будет отрицать все эти факты. Но американский народ должен знать правду об этом человеке.
Американский патриот».
Лэрри посмотрел на Спенсера.
— Что за нелепость...
— Я посылаю письмо в вашингтонскую комиссию, — сказал Спенсер.
— Ты что, спятил?
Спенсер улыбнулся.
— Может быть, но я все равно это сделаю, и мне нужна твоя помощь. Первое, что они предпримут, — передадут это письмо в Федеральное бюро расследований, где его тщательно изучат, проделают анализ бумаги, исследуют конверт, штамп, установят время отправления и марку машинки, на которой оно было напечатано. Поэтому я и взял у тебя машинку. Я не хочу, чтобы следствие привело их ко мне.
— Дальше, — сказал Лэрри. — Пока звучит довольно занимательно.
— Только ты и я будем знать правду об этом письме. Возможно, наступит момент, когда ты мне понадобишься как свидетель, чтобы подтвердить, что я сам его напечатал.
Лэрри встал.
— Извини, старина, но я не желаю участвовать в этой игре.
Он бросил письмо на стол. Спенсер взял его.
— Почему нет?
— Потому что это... это идиотство.
— Ты можешь выслушать меня?
— Конечно, — ответил Лэрри. — Готов слушать кого угодно.
— Мой поступок — отнюдь не шутка, — сказал Спенсер, складывая письмо. — Я твердо решил это сделать и сделаю. — Он помолчал и вложил письмо в конверт. — Гордона Беквуда обвинили в преступлении, которого он не совершал. Против него не было никаких улик, только слухи, разговоры и клевета. Ты видел, как стряпалось его дело. Сенаторы, члены конгресса и журналисты довели общественное мнение до истерики, и все поверили, что Гордон Беквуд виновен. А затем его заставили доказывать свою невиновность. Это противоречит принципам американского правосудия. Это противозаконно.
— Ты уже об этом рассказал в своем вашингтонском интервью полгода назад, — возразил Лэрри. — Твое выступление было напечатано во всех газетах. Ты уже высказался. Что тебе еще нужно?
— Гораздо большее, Лэрри, — ответил Спенсер. — Мне нужно гораздо большее. — Он опустил голову и говорил очень тихо. — Я хочу, чтобы люди поняли, что с ними делают. Я хочу убедить их в том, что случившееся с Гордоном может произойти с любым из них. Достаточно лишь того, чтобы клеветник или враг написал письмо в комиссию.
Он встал и начал ходить по комнате. Где-то в коридоре хлопнула дверь.
— Я никогда не был коммунистом, не примыкал к «сочувствующим», как их называют. Но у меня есть определенные убеждения, и я решил их отстаивать. Вот почему я взял на себя защиту Гордона. А это уже достаточная приманка для того, чтобы начать расследование.
— Предположим, его начнут, — сказал Лэрри. — А дальше что?
Не ответив на вопрос, Спенсер продолжал говорить:
— Я видел Кэрол Беквуд через несколько дней после смерти Гордона. Я был у нее. Она собиралась переезжать на другую квартиру, поменьше, подешевле. Дети находились за городом, у ее родителей. Мебель уже почти всю вынесли, только ящики громоздились в комнатах, одни упакованные, другие еще пустые. Накануне сенатская комиссия официально заявила, что дело Беквуда прекращено. Это был удар для нас обоих. Мы думали, что они либо продолжат расследование — я ждал этого, — либо вынесут определенное заключение, реабилитирующее его имя. Но нет. Дело прекратили, а обвинение осталось; и люди истолковали самоубийство Гордона как окончательное признание им своей вины. Никогда еще не испытывал я такого гнева и чувства безнадежности. Кэрол не плакала. Она спросила: «Не можете ли вы что-нибудь сделать, Спенсер? Неужели ничего нельзя сделать?» Я пытался утешить ее. Я сказал что-то вроде: «Об этом забудут в конце концов». У меня навсегда останется в памяти ее ответ, Лэрри, на всю жизнь. Она сказала: «Да, вот вам и результат человеческих усилий, вот он, славный итог жизни — «Об этом забудут... в конце концов».
Он все еще расхаживал по комнате. Лэрри стоял у окна, глядя на дождь. Он не обернулся, чтобы посмотреть на Спенсера.
— Плохо, что Беквуд не сумел выдержать.
Спенсер остановился.
— Да, ему не следовало кончать самоубийством. Я согласен с тобой. Это был прекрасный человек с добрым сердцем. Он был честным и гордым. Но он оказался слабым. — Спенсер с силой придавил окурок в пепельнице. — Что случилось с нами? Неужели больше нет места для благородных людей и выдающихся умов? Неужели для того, чтобы жить, нужно быть жестоким чудовищем с душой обезьяны? Куда мы идем?
