Феликс Розинер
Избранное
Ахилл бегущий
Роман
Глава первая
1
Стучали непрерывно на одной и той же клавише. Настройщик добивался, чтобы звучало до. Но звук метался ниже, у него как будто не хватало сил подняться. И еще был слышен крик.
— Ахилл, Ахилл!
Не столько от крика, сколько от нехорошего до Ахилл проснулся. Было темно.
— Ахилл, Ахилл!
В окно настойчиво стучали. Он вскочил и, обжигаясь холодом, побежал через залу. Сбив плетеное кресло и ударившись бедром о бильярдный стол, Ахилл чуть не в падении схватился за подоконник, качнулся корпусом влево и вправо, пытаясь разглядеть в стекле, затянутом морозом, смутный силуэт, и стал выкрикивать хриплым надрывом: «Эй? Э! Да? Кто там?!» — и тоже стукнул несколько раз по окну.
С той стороны ответили — сбивчиво и многословно, он понял только «выходи, выходи!» — и еще не то что понял, а почувствовал: что-то случилось. Он крикнул «иду!» — побежал назад, к постели, нащупал выключатель настенного ночника, зажег свет и, дрожа всем телом, чертыхаясь и зевая, начал напяливать на себя разбросанную по стульям одежду — все омерзительно холодное и влажное со вчера, когда он допоздна ходил на лыжах, — потом толкнул ноги в валенки, гулко протопал к прихожей, сдернул с вешалки полушубок и, откинув дверной крючок, выскочил на крыльцо — без шапки и еще не сунув руки в рукава.
— К Настене! — крикнул кто-то уже от калитки, издали, и Ахилл не мог увидеть, кто это был. — Идите, она звала! — кричал человек, оборачиваясь и мелькая за той стороной забора. — А не знаете, Симоняны здесь?
— Не знаю! Да что такое? — прокричал Ахилл, торопясь к калитке.
— Славка, Славка, я же сказал! — успел бросить тот, исчезая в стороне, среди лилового предутра.
Скрипел под валенками снег, дышалось трудно, шумно, стучало в виске, Ахилл на бегу откашлялся, сплюнул, и на снег, в желтизну подфонарного круга, влетело кровяное пятнышко, — лопнул, наверное, сосудик, подумал Ахилл, наверное, погода сменится… Что же это носилось в морозном воздухе? Что же такое происходило в безумном этом поселке?
— Ну вот вы! Ну вот! — ткнула пальцем в него Настена, едва распахнул он двери и остановился, смыкая непроизвольно веки от нестерпимого света, хлынувшего в глаза. Он увидел, как она тычет в него, и снова щурился, стараясь превозмочь и резкий свет, и ее ужасный голос, и боль в голове. — Вы все каникулы были с ним! Ахилл! Вы о чем говорили?! Влияете, да?! Влияли, Боже мой! Вот!.. Результат!.. Ваше!..
Она рыдала и дико смотрела. По ее лицу, лоснящемуся потом и обильным кремом, текла с ресниц краска, помада в углу рта смазалась вниз к подбородку, отчего физиономия Настены стала похожей на маску Пьеро, и это выглядело смешным. Под халатом, заметил Ахилл, не было лифчика, и груди свисали жалко и некрасиво. «А тут тепло», — подумал он, и ему захотелось пройти в салон, сесть в кресло-качалку, закрыть глаза, не видеть, не слышать — не жить…
— Идемте наверх, — сказал Маронов. Он стоял на ступеньках лестницы, ведущей на второй этаж. Ахилл взглянул на него, и тот рукою двинул в сторону Настены, показав, что с ней говорить бесполезно. Ахилл направился к лестнице. Валенки ступали неудобно, и, поднимаясь, он все боялся упасть.
— Да сядьте, сядьте же, — сказал Маронов, когда Ахилл затоптался у входа в комнатушку, где у хозяина был кабинет: книги, письменный стол, рабочее кресло. Но работал ли он тут?
— Сядьте, я тоже приду в себя, — продолжил Маронов устало, сел, но вдруг дернулся и схватил стоявшую на столе бутылку. — Выпьем. Сколько уже? Черт, светает, — говорил он нервно и наливал в стакан водку.
— Я не буду, — отказался Ахилл. — Меня же из постели выдрали, я не могу.
— Да-да, как хотите, — быстро согласился Маронов, кивнул и опрокинул стакан, не то всхлипнув при этом, не то икнув. Было видно теперь, что выпил он уже немало. — А дальше пойдет, а дальше пойдет-начнется… — пробормотал он что-то невнятное и умолк. Он тер лицо, глядел в пол и медленно возил ногами, противно шаркая подошвами ботинок.
— Так в чем же дело, вы мне скажете? — спросил Ахилл.
— А? — тупо взглянул Маронов. Потом встрепенулся: — Вы не знаете?!
— Ничего не знаю. Позвали к вам, — я пришел.
Маронов простонал.
— Глупость все, глупость!.. Какая глупость, — забормотал он, как в бреду, стал что-то искать на столе, а потом полез в брючный карман, клонясь в своем кресле набок, давая руке попасть в карманную прорезь и вытянуть из нее бумажник. — Ужас что, вот, только сразу мне обратно, это я никому не должен… — говорил он, доставая из бумажника небольшой листок и протягивая его Ахиллу.
С уверенностью, что листок несет нечто, о чем лучше бы и не знать, Ахилл взял его, сморщился, втянул в себя воздух и, разворачивая, прочитал:
ДОМА ЛОЖЬ. ВЪ ШКОЛЕ ЛОЖЬ. ВСЮДУ ЛОЖЬ.
ВЯЧЕСЛАВЪ.
Ахилл увидел, что у него дрожат руки. Он сложил листок вдвое и вернул его Маронову.
— Вот так, — заключил Маронов и стал прятать белый квадратик в свой пухлый бумажник. — Как такое расценивать, а? — в голосе его был страх.
— Лапидарно, — сказал Ахилл. Он постарался расслабить все мышцы, чтобы избавиться от мерзкой дрожи, охватывавшей тело. — Он когда это… он что — оставил вам эту записку? Где она была? — стал спрашивать Ахилл.
Маронов кивнул, начал закуривать, дал сигарету Ахиллу, который жадно за нее схватился, и заговорил с безжизненной и быстрой монотонностью, видимо, повторяя то, что уже рассказал не однажды.
— Пришли с Настеной поздно из Дома кино. Куросава, знаете, совместное производство? — пришли, она на кухню, я к себе, устал, она не в духе, есть не хотел, думал послушать голос, так батарейки, наверное, сели, я в столовую, там у меня большой комбайн, «Эстония», ну, и на столе, на плюшевой, ет-твою мать, бордовой скатерти лежит! Представляете? Я схватил и сначала спрятал, она же психопатка, и потом двенадцать, я вошел на кухню; где, говорю, Славка, она не знает, и что вы думаете? — звонок, это среди ночи! — я в коридор к телефону, — Лерочка звонит, оказывается,
