Коль!» И от этой простоты, незлопамятности и всепрощающей улыбки мне только ещё больше становилось стыдно перед ней.
В учёбе Катя придерживалась политики разумной рациональности, не запуская её, но и не превращая её в своего главного тирана. Катя не только старалась успевать по всем предметам – хотя, казалось, что она делает это только из жалости к учителям – но и часто удивляла всех дополнительной информацией по предмету, которую нельзя было добыть из простого школьного учебника. Несмотря на её страсть к познанию, на её жадное желание охватить и узнать как можно больше, она никогда не была просто отличницей в привычном понимании этого слова: она никогда ничего не заучивала, чтобы просто помнить, а не понимать, а когда нам задавали учить стихи, она говорила, что ей достаточно было прочитать их два или три раза, чтобы запомнить. Она говорила, что, когда ты понимаешь поэзию по-настоящему, не нужно много времени, чтобы запомнить стихотворение, а твоё сердце само вспомнит нужные строчки. Ей без труда удавалось решать задачи, которые даже не могли понять самые отъявленные зубрилы нашего класса, чем наживала в их лице себе врагов. Поэтому Катя вызывала восхищение в школе только у учителей, которые, впрочем, тоже нередко не позволяли слишком буйной Катиной фантазии перехлёстывать через края, тем самым ставя их самих в нелепое положение не учителей, а скорее учеников перед ней.
Многих удивляло – а чаще радовало – когда за очередное сочинение ей ставили двойку с формулировкой «Слишком вольно!» или «Недостаточно рациональный подход к теме», что для неё служило скорее комплиментом, чем критикой. А один раз у нашей учительницы литературы не хватило терпения сдержать в себе и выразить в лаконичной письменной форме душившее её чувство зависти и неприязни к её таланту. Она бросила её тетрадь на парту перед ней и, не глядя на неё, сказала, чтобы слышали все: «Ну, это уж полный бред!» И тогда нужно было отдать должное Катиному ангельскому терпению и умению выходить из подобных ситуаций, оставляя в дураках не себя, а обидчика! Она не показала ни на миг, что расстроена или обескуражена таким поведением, и с улыбкой, которой одаривала всех, с кем общалась, ответила: «Спасибо, Ксения Михайловна, я обязательно учту ваше замечание!», чем непременно рождала улыбки на наших лицах и ещё больше злила молодую учительницу. На лице Кати читалось, что она будто и ожидала именно такого отзыва на свою работу, как будто именно к этому она и стремилась, считая плохой вкус заурядных людей комплиментом в свою сторону. Однако, мотивы подобных Катиных поступков оставались тогда для меня, как и для любого другого человека из нашего школьного окружения, тайной за семью печатями. Когда её спрашивали, чего она хочет этим добиться: разозлить Ксюху (как мы называли Ксению Михайловну между собой), выставить её дурой перед всем классом, или же поставить какой-то свой литературный эксперимент – Катя лишь скромно улыбалась и пыталась ответить на понятном нам всем языке: «Да ладно, я просто не умею писать сочинения, вот и всё!» Нашим отличникам, получившим пятёрки за это сочинение, нравилась такая формулировка, потому что после таких слов они испытывали ни с чем не сравнимое для себя чувство превосходства над ней, в глубине же души продолжая завидовать лёгкости, с которой Кате давалась учёба, и её незаурядному уму. Однако они всё равно старались заставить себя поверить в то, что эти ответы не что иное, как самая истинная правда, пытаясь унизить Катю саркастическими репликами и снисходительными шутками в её адрес. Всем же остальным было интуитивно понятно, что Катя просто так ничего делать не станет, и подсознательное чувство превосходства её над всеми нами, вместе взятыми, было основной причиной её изгнания в зону отчуждения. Однако, сама Катя будто и не замечала своего отторжения, восполняя общение какими-то постоянными заботами и бесконечными увлечениями.
Катя вела дневник, и, в общем-то, не скрывала этого ни от учителей, ни от одноклассников. Иногда она записывала свой нескончаемый поток мыслей на перемене или прямо на уроке. Я почти всегда сидел сзади неё и наблюдал за её жестами, мимикой и движениями. Она как будто играла какую-то свою, одну ей известную, роль для пустого театра её воображения, в котором только она сама была единственным слушателем и критиком. Я очень часто находил предлог отказаться от того, чтобы постоять с друзьями в коридоре, посмеяться над какой-нибудь глупой шуткой или поиздеваться над младшеклассниками, только чтобы просто посидеть и понаблюдать за тем, как Катя отыгрывает свою новую пьесу, рождённую её фантазией. Она почти никогда не выходила на переменах, если только для того, чтобы перейти в другой класс. Она читала, писала или просто задумчиво смотрела в окно. Ей было наплевать, что думают о ней одноклассники, какими словами её называют, и кем она выглядит в их глазах. Это и отличало её от других: она не умела подстраиваться и быть не собой только ради общего положительного впечатления. Часто она писала в дневнике, потом вдруг отвлекалась и принимала мечтательное выражение, положив подбородок на ладонь и смотря в окно куда-то поверх росших за ним деревьев. В такие моменты творческого транса она была просто обворожительна! От неё исходила невидимая магическая притягательность, вызывавшая желание любить её просто за то, что она есть.
Бывало, в такие моменты Катя резко оборачивалась назад, как будто пытаясь застукать меня за каким-то непристойным занятием, и, поймав мой зачарованный взгляд, спрашивала что-нибудь типа «Почему не гуляешь с друзьями?», а я, не успев спрятать взгляд и понять, что к чему, мямлил что-нибудь несуразное в ответ. Катя с загадочной улыбкой произносила «Угу…» и так же резко поворачивалась назад к себе и тут же делала вид, что продолжает что-то быстро писать в своём дневнике. Иногда мне казалось, что все мы являемся невольными участниками эксперимента, которые проводила Катя, не спросив на то нашего разрешения. В такие моменты я чувствовал себя малолетним воришкой, пойманным за руку продавцом конфет, который не только не отругал меня за мой проступок, но и угостил вдобавок шоколадкой. Было стыдно, и в то же время очень приятно.
А иногда со своей удобной для наблюдения за ней позиции я замечал, как она смотрит на кого-то. И в зависимости от того, на кого она смотрела, я замечал в её взгляде разные оттенки чувств. На кого-то она смотрела равнодушно, на кого-то оценивающе, а на кого-то даже с лёгкой примесью зависти. В такие моменты я понимал, что Катя далеко
