не идеальна (хоть мои нарождавшиеся чувства к ней и кричали обратное), и что в её удивительной жизни не хватает чего-то, но вот чего конкретно, я тогда ещё не понимал. Ко мне Катя относилась со сдержанным оптимизмом, хотя мне иногда казалось, что когда она со мной разговаривает, то улыбается как-то по-другому. Складывалось ощущение, что для каждого из нас на переполненном складе улыбок Кати была припасена своя особенная: равнодушная, неискренняя, натянутая, насмешливая, азартная, заинтересованная, загадочная, удивлённая, снисходительная, разочарованная, унижающая, убеждающая… Но для той улыбки, которой Катя удостаивала меня, я не мог придумать определения, потому что никогда не видел, чтобы она ещё кому-то так улыбалась. Я очень надеялся на то, что она имеет хотя бы положительный оттенок.
Родители Кати работали не у нас в деревне, а имели какой-то сдельный заработок. Почти постоянно одного из них не было дома, а другой либо занимался делами по дому, либо проводил время с Катей. Глубокими вечерами, возвращаясь с обрыва, где мы подолгу засиживались с Василичем, я с чувством трудно сдерживаемого любопытства глядел в окно их дома и всегда видел, как её отец или мать, а иногда и они оба, чем-то занимались вместе с ней. Иногда они все вместе сидели за столом, при этом один из них читал что-то вслух, а другие слушали. Иногда они просто о чём-то разговаривали. А иногда бесились, как дети, прыгая за воздушным шариком под потолок. Я никогда не видел, чтобы в обществе своих родителей Катя грустила или скучала. Я никогда не видел, чтобы они ругались, просто сидели молча или смотрели телевизор. И это создавало такой контраст с тем, как общались со мной мои родители, что я невольно начинал завидовать Кате и обижаться на своих предков.
Как-то в один осенний день я пошёл спросить у Кати домашнее задание, так как проболел до этого неделю, а их дом был для меня ближе всего. Конечно, это был не главный аргумент для моего визита. Я давно искал причину прийти к ней домой, чтобы не только увидеть её, но и почувствовать ту атмосферу дружбы и семейной идиллии, которой, как мне казалось, был пропитан их дом изнутри. Как всегда, когда было нужно обратиться к ней за чем-нибудь, я испытывал необоснованное волнение и трепет, мои руки тряслись, сердце колотилось, а голос превращался в мышиный писк. На этот раз всё осложнялось тем, что я пришёл к ней домой и мог встретиться с её родителями. А кто знает, что она рассказывает своим родителям о своих одноклассниках?!.. Мне почему-то казалось, что её родители только с ней такие добрые и весёлые, а незваных одноклассников своей дочери скатывают с лестницы своего порога. Если бы Катя хоть на десятую долю процента была такой же эгоистичной, лицемерной и злопамятной, как все её сверстницы, наверняка визит в её дом обошёлся бы мне строгим выговором со стороны её отца.
На ватных ногах я поднялся на порог, пересчитав количество ступенек (сколько их мне предстояло катиться вниз?), и онемевшим пальцем нажал на кнопку дверного звонка. На мой взгляд, прошла целая вечность, прежде чем за дверью послышались шаги, а потом она открылась. Это был её отец. Я всегда видел его на улице ухоженным интеллигентом, который походил больше на городского, чем на сельского жителя. Сейчас он стоял передо мной взлохмаченный, в расстёгнутой на две пуговицы рубашке, домашнем трико и одном тапке. От неожиданности этого зрелища я даже забыл, как собирался начать разговор в том случае, если дверь откроет не Катя. Однако я постарался как можно быстрее отвести удивлённый взгляд от одинокого тапка её отца и приглушённым голосом промямлил отрепетированную с добрый десяток раз фразу:
– Здравствуйте, а Катя дома?
– Катя?.. – он вдруг замялся непонятно почему. – Ах, да, да, дома! Проходи!
Он улыбнулся и театральным жестом пригласил меня войти.
Пока я заходил и закрывал за собой дверь, откуда-то из глубины дома послышался топот ног, приближающийся к нам, и ещё через секунду в прихожую влетела Катя.
– Папа, давай быстрей, ты подаёшь! – прокричала она и кинула в отца его второй тапок.
Отец очень ловко поймал его. Она не заметила меня в темноте коридора. Наверное, в пылу азарта от какой-то их очередной весёлой игры, она даже не обратила внимания на то, что в дверь кто-то позвонил. Она была на взводе и постоянно приплясывала и прыгала вокруг отца. И тут я наконец увидел… Вот она! Вот эта улыбка, которую я не видел адресованной больше никому, кроме меня! Да, это она! Точно такая же!
– Катенька, к тебе пришли вообще-то, – с напускной сдержанностью ответил на её дурачества отец, надевая прилетевший к нему второй тапок, и прижал её к себе в надежде немного успокоить.
– Ой, Коля, привет! – вскрикнула Катя, стараясь за громкостью приветствия скрыть свою растерянность, постепенно трансформирующуюся снова в эту знакомую мне улыбку, но теперь обращённую не к отцу, а ко мне. Я застыл на месте, пытаясь осознать то, что это могло означать, и только через несколько секунд понял, что выбрал для этого неподходящее время и место.
– Коооооля! – попыталась вывести меня из состояния столбняка Катя.
– А… Э… Привет, Кать! – я сделал неудачную попытку улыбнуться, но понял, что лучше и не стоило пытаться. Не сегодня. – Не дашь мне домашнее задание на завтра?
Лицо Кати приняло таинственно-недоумённое выражение. Казалось, она не понимала, о чём я говорю.
– Задание… – протянула она, смотря на меня, будто выискивая ответ в моём внешнем виде. – Задание, задание… А! Домашнее задание! – наконец громко произнесла она, подняв указательный палец вверх. – Сейчас посмотрю!
Она убежала в свою комнату. Её не было около минуты, после чего она принесла листок бумаги, на котором было написано домашнее задание на завтра.
– А литература? – тихо спросил я.
– А я по литературе задание не записываю. По-моему, мы сейчас Пастернака проходим. «Доктор Живаго».
– А, ну, спасибо, – сконфуженно ответил я. Стеснение начинало меня подводить.
– Может, чайку зайдёшь выпить? – скороговоркой проговорила Катя.
– О, нет, спасибо! Я пойду… Учить…
Улыбка на моём лице была такой вымученной и дурацкой, что Катя, вероятно, сразу прочитала в ней мои страх и робость.
– Тебя долго не было. Ты болел, да? – не унималась она, пытаясь привести меня в чувства, вырвав меня из коварных лап моей застенчивости.
– Да, – кивнул я, смотря на её голые ноги, и последнее «а» растянулось в моём горле как пластилин.
– Мы скучали по тебе! – сказала она так громко, что мой взгляд наконец оторвался
