этого камня что-то по-настоящему ценное, – призналась Матильда.
– Но потом-то он одумался, – заметил Олимпио. – Когда твои родители умерли, Нино подобрел и время от времени звонил мне с вопросами, я помогал ему чем мог.
– Он все еще обижался на тебя за то, что ты получил мастерскую Сильвио? – спросила Николина.
– Казалось, что нет, видимо, к тому времени старая рана зарубцевалась. В Америке Нино преуспел, так что маленький магазинчик в провинциальном итальянском городке уже не имел для него никакого значения.
– Мне кажется, Кабрелли должны были объединиться, – задумчиво сказала Анина.
– Наверное, особенно после всего, что они пережили, – согласился Олимпио. – Но обычно, достигнув успеха, мы тут же забываем, каково это – быть бедным. Как только у нас появляется счет в банке, мы мгновенно избавляемся от чувства незащищенности, как от старых ботинок. Надеваем хорошую обувь и уже не вспоминаем, как сильно когда-то болели ноги.
Тревизо1947 год
После войны Сперанца два года провел в Берлине, помогая американцам. Он сообщал им подробности своей работы, известные ему имена и все те сведения, которые, как надеялись немцы, должны были умереть вместе с ним. После он решил вернуться в Италию.
Когда поезд вез его домой, он наблюдал из окна сельский пейзаж и ужасался тому, что сотворили с его страной нацисты и фашисты.
Покрытые черным пеплом поля на месте сожженных деревень миль через десять сменялись совсем другой картиной – живой деревней, полной людей, уютных домов и торговых лавок, будто никакой трагедии не случалось вовсе.
Измученный и опустошенный, спать Сперанца не мог. Война преподнесла ему еще один подарок – бессонницу. Он встал, ухватившись за багажную полку, и, пошатываясь, направился в тамбур. У него осталась всего одна сигарета, он закурил ее. Эти последние мили, отделявшие его от дома, казались самыми длинными. Сперанца едва различал стук колес и почти не ощущал тряски. Он вообще уже мало что чувствовал. После окончания войны практически не плакал, но, увидев приоконные ящики с цветами, не смог сдержать слез. Жизнь продолжалась, но не для него. Без Аньезе он превратился в призрак, и оказалось, что призраки тоже плачут.
С собой у него было лишь то, что было на нем надето, и билет до Италии, который ему вручили американцы. Они предлагали ему работать в Америке, но он вежливо отказался. Какой в этом смысл? Уехать в Америку хотела Аньезе. Конечно, он последовал бы за ней, это вошло у него в привычку. Она принимала все решения, была вдохновителем всего, что удавалось ему в жизни.
Ощущая тяжесть в ногах, Сперанца сошел с поезда в Тревизо. Слава богу, здания вокруг по-прежнему стояли, а гондолы плыли по каналам. Возвращение в Венето означало возможность дышать и двигаться там, где он когда-то встретил Аньезе и был счастлив. Он не представлял, что делал бы, если бы Тревизо тоже сровняли с землей. С этим городком было связано самое дорогое. Их роман начался с прогулок по заросшим мхом дорожкам вдоль бледно-голубых каналов. Ни в свою мастерскую, ни в прежнюю квартиру в Венеции он возвращаться не хотел. Это точно разбило бы остатки его сердца.
Проходя по улицам Тревизо, Сперанца не узнавал ни одного лица, как и его никто не узнавал. Его нынешний мир напоминал кладбище – ничего, кроме стылой земли и каменных надгробий.
Он попросил местного фермера довезти его до Годеги[170].
Война и здесь оставила похожие следы: по одну сторону дороги стоял нетронутый дом, а по другую все было разрушено – видимо, хозяевам просто не повезло. Никакой логики, будто по этим местам пронесся беспощадный торнадо. Сперанца почувствовал тошноту.
Мужчины ехали молча, пока не поравнялись с домом Акочеллы.
Некогда процветавшую молочную ферму сожгли, вокруг расстилалась черная, обуглившаяся земля.
– Война уже два года как закончилась. Откуда дым? – удивился Сперанца.
– Старик Антонио делал в подвале вино. Он вырыл подземный ход между домом и коровником, чтобы зимой было проще. Когда нацисты подожгли ферму, спиртное подпитывало подземный пожар. Я думал, дожди весной потушат его, но, похоже, этот огонь вечный.
Они поговорили о посадках кукурузы и пшеницы так, словно совсем недавно здесь не было никакой немецкой оккупации. О том, что всего в сорока милях к северу отсюда располагался лагерь для военнопленных, мужчина упоминать не стал.
– Как дела на вашей ферме? – спросил Сперанца.
– Мы выжили. Первые два года вообще думали, что нам ничего не грозит, ведь кому-то надо обеспечивать их молоком и яйцами. Немцы любили поесть.
Сперанца кивнул. Он хорошо это помнил. Сосиски. Телятина. Свежий хлеб. Креплах[171] с мясным и куриным фаршем. Довольные немцы объедались, будто прожорливые звери, в то время как их пленные радовались картошке, добавленной в варево, именуемое супом.
– Они ограбили ферму Чистоне. Сначала заставили хозяйку приготовить им еду. Наелись, напились отличного вина, а наутро, перед тем как уехать, все спалили дотла. Даже лошадь забрали. А где были вы?
– В Берлине.
– В плену? Работали у них на фабрике?
Сперанца кивнул.
– Повезло, что выжили.
– Думаете? – сухо произнес Сперанца.
Ему действительно везло, пока он не узнал о судьбе Аньезе. До того момента Сперанца считал, что ему подарен шанс.
Фермер остановил грузовик.
– Это ваш дом?
Ромео кивнул. Он протянул мужчине деньги, но тот брать не стал.
Грузовик уехал. Ромео зашагал по дороге, затененной растущими по обеим сторонам кипарисами. Он взглянул на каменные столбики, которые установил когда-то у входа. На самом большом было высечено: «Сперанца, 1924» – год, когда они с Аньезе приобрели эту ферму у семьи Перин, уплывшей в Америку в поисках лучшей жизни.
Ромео заметил, что к дому выложена дорожка из плиток, которой раньше не было. Он поискал глазами силосную яму, курятник и кладовую над родником. На удивление, все было цело. А может, это просто мираж?
Снаружи дом побелили совсем недавно. Крыльцо подметено. Неужели она здесь? Сбежала из лагеря и вернулась домой? Сердце его забилось. Сперанца дернул дверь. Она оказалась не заперта. Он толкнул ее и вошел.
Их дом из трех комнат выглядел так же, как при Аньезе. Сперанца позвал ее и прошел на кухню. Огляделся, прежде чем выдвинуть ящик. Достал длинный кухонный нож и спрятал его в рукав. Провел рукой по крышке обеденного стола – пыли не было. Он подошел к окну. Легкий ветерок трепал занавески с узором «турецкий огурец», которые Аньезе сшила из ткани, купленной на восточном базаре в Венеции. Он прошелся по дому. Кровать была застелена покрывалом, сверху лежали пуховые подушки. Ванная комната, которую он обустроил в доме в подарок жене, сверкала чистотой.
Ромео вышел на улицу и обогнул дом. Через зеленое поле ветер доносил смех и голоса со стороны гостевого флигеля за родником. Услышав их, он сразу пошел на звук.
Эмос, чистильщик обуви, рубил дрова у забора. Он поднял голову. Ромео хотел было помахать, но
