Подумай! В то время как польская шляхта была поглощена лишь мыслью о восстановлении былого Польского королевства, русские революционеры, наоборот, стремились разрушить именно свою Империю. Факт неслыханный!
Искоса взглянув на собеседника сверху вниз, Бакунин усмехнулся.
— И были правы. В России, созданной Петром Великим, все естественное извращено, все живое пожертвовано в пользу внешней государственной жизниу. Русский народ носит на своих могучих плечах неуклюжую, наскоро сколоченную бюрократией Империю. После распадения Империи останется Русский народ.
Он остро смотрел вперед.
— Если отнять у России Польшу, Литву, Белоруссию, Малороссию, Финляндию, Остзейские губернии, Грузию и Кавказ — останется именно то великорусское племя, которое готово к своей исторической жизни. Мало того, что русский народ несет на своих плечах каменный груз петровской бюрократии, он еще и кормит иноплеменных нахлебников, имя которым легион.
— Ядовитые мысли, — суховато заметил Герцен. — Я не приемлю полное распадение великой страны.
— Ты не желаешь, а вот мы пропитаем ими сначала горячую русскую молодежь, потом народ и все устои империи. Вот где горючее для взрыва! Увидишь, что начнется.
В общем, отговорить Бакунина от его затеи не удалось.
Уже осенью стал формироваться русский легион во взрывоопасной Польше, чтобы начать войну с Россией под командованием Бакунина. Главное начать, а там, в мутной водичке, можно повернуть штыки куда угодно! Уже закупалось в глубокой тайне оружие в Англии, фрахтовался пароход, лихорадочные приготовления громоздились одно на другое.
Но возможно ли такую экспедицию содержать в тайне!
Русское правительство внимательно наблюдало за операциями с самого начала. Не раз пожалел Александр ІІ минутную жалость к «молящему грешнику»!
Наконец, в феврале 1863 года пароход "Ward Jackson", полный оружия и поляков, отправился в путь по Северному морю. Бакунин встречал его в Стокгольме, собирая в Швеции средства для русского легиона, чтобы отправиться морем на помощь восставшей Варшаве.
Швеция встречала его как героя.
Теперь он был неотразим в ореоле мученика, в его честь давались банкеты, и он говорил, говорил, за столом и на площадях, был даже представлен брату короля! Русский великан-аристократ с двумя смертными приговорами, тюрьмой и побегом из Сибири стал в глазах обывателей персонажем из волшебной сказки.
— Мы, — кричал он голосом, под стать его росту и физической силе, — мы самые верные, самые горячие и самые преданные слуги царя, если он станет во главе реформ. Земский собор, избранный народом без различия сословий — вот наше требование!
И подобно Ивану Александровичу Хлестакову, покачиваясь с бокалом в руке, и вспомнив, должно быть, старого друга Прудона, произнес под восторженную овацию.
— В моей жизни нет поступка, за который мне бы пришлось краснеть!
Газеты разнесли его речь по Европе.
Попала она и в Третье Отделение. И тогда в чьей-то ехидной голове мелькнула идея напечатать брошюрой "Исповедь" Бакунина, писанную в Петропавловской крепости на монаршее имя. "Михаил Бакунин, сам себя изображающий" назывался бы этот памфлет, с приложениями клятвенных обещаний и нижайших просьб из крепости и Сибири. Это был бы конец легенды, позор на всю жизнь.
Но… Бакунину вновь везет "по возможности". Подписанная и одобренная начальством рукопись, тем не менее, ложится в стол. Третье Отделение не желает выставлять себя в смешном виде.
В отсутствие Бакунина на адрес Герцена пришло письмо, писаное шифрами. Враг всех конспироблудий, Герцен отложил его было в сторону, но Тхоржевский, случившийся тут же, сказал, что у него где-то есть бакунинская книга с "ключами".
— Тогда неси, посмотрим, что там можно прочесть?
Тот принес. Герцен с Огаревым обомлели. Они листали ее и не могли опомниться.
— Смотри, Ник, да здесь в одной книжке записаны адреса всех порядочных людей в России, с отметками и подробностями. Это же беда!
— И эта тетрадь ходит по рукам! Чему ж дивиться, что все и всё знают заранее!
— И что наши лучшие люди попадают в Третье Отделение! Вот и этом письме, заполненным этим дурацким "шифром" упомянут Налбандов и Воронов, честнейшие люди! Это означает, что над ними уже нависла опасность, ее не упредишь!
Герцен был прав в своих выводах и предчувствиях. Морская "военная" экспедиция оказалась жуткой трагедией, даже не начавшись. Ни один шведский порт не принял судно с оружием. Все всё знали и не захотели ссорится с Россией. На море разразилась буря. В переполненной лодке при перегрузке с парохода оказалась течь. Лодка затонула. В ледяной воде погибли люди. Вся многошумная деятельность лопнула как кровавый пузырь.
Бакунин поспешил было в Лондон под крылышко Герцена.
Однако. Александр Иванович был слишком рассержен. Не в последнюю очередь его потрясло письмо Мишеля, написанное тем во время обеда под горячую руку из Швеции, "между супом и рыбою", в котором он во всем случившемся обвинил Сашу, сына Герцена, также бывшего в Швеции, да в таких скотских выражениях, каких Герцен вообще не читывал!
И тем не менее, Бакунин поднял грандиозный скандал!
— Вы, — кричал он, — вы видели, что не будет удачи, что пароход не впустят ни в один порт и молчали! Вы послали меня в Стокгольм, мне пятьдесят лет, я вам не мальчишка на побегушках! Вы знали, что польское дело было устроено плохо, но что я всегда в первых рядах, и видели, и не остановили! Никто даже слова не сказал. Я бы опомнился! Не дурак же…
Герцен поднялся из-за стола, встал напротив стула Бакунина, почти вровень.
— Ты велик ростом, ругаешься, шумишь — вот почему тебе в глаза никто и не говорит. Ты упрекаешь, что мы видели и не остановили. Ты, брат, стихия, лава, солому ломишь, как тебя остановить? Польское дело — не наше дело, и ты себя доконал им.
— То, что случилось, ужасная трагедия, людей уже не вернешь, Мишель, — тихо сказал Огарев. — Над ними склоняют головы и воздают почести павшим. Мир их именам. Неудачи, увы, бывают. Но нас ужаснули даже не обвинения Саши, не пустота, ненужность и призрачность всех твоих переговоров, сближений, отдалений, объяснений. Мастерски составленные тобой характеристики идут в любой роман, это было бы хорошо, если бы ты имел художественную цель…
— … но ты воображаешь, что это "дело"! — Герцен стал ходить по кабинету. — Я скажу тебе сейчас в глаза все, что никто, кроме нас, не говорил и не скажет тебе. Это будет неприятно, но приготовься. Мы обязаны это сделать.
Злой и настороженный, Бакунин величественно прислонился к косяку двери, открытой на террасу, и закурил.
— Правду от друзей я готов принять любую и всегда.
— Тогда слушай наши заключения.
Герцен помолчал, нахмурился и вздохнул.
— Мы тебя знаем уже двадцать лет. Оторванный от жизни,
