— Вы посещали проминента Аузенберга? — в голосе Лукаша прозвучало осуждение. — Что он знает про театр? Он умел только ямы копать! Зачем вы к нему ходили?
— Из-за Дольфи.
Франтишек Лукаш, 1993. Фото Е. Макаровой.
Лукаш опустил голову, сморгнул слезу, вытер глаза носовым платком. Что-то пошло не так. С терезинскими стариками надо держать ухо востро, отношения между ними сложные, порой удается их примирить, но это, как говорят нынче, отдельный проект.
— И что же поведал наш проминент?
— Хотите послушать? Я кое-что записала.
— Надеюсь, у меня вы попросите разрешения, и, если вы его получите, то дадите слово не включать магнитофон с моим голосом в доме у проминента… Он сказал вам, что я жил с его братом в одной комнате?
— Нет, он вас не упоминал, он сказал, что в Терезине виделся с Дольфи редко.
— Ну да, он же ямы рыл и чуть ли не газовую камеру собирался там строить… — хмыкнул Лукаш и выдул в воздух кольцо сигаретного дыма. — Я был в Освенциме, знаю, как это работает.
Катя принесла на подносе чашечки с кофе и два печенья: «Угощайтесь!» Все это время Лукаш молча смотрел на меня, видимо, взвешивая, достойна ли дама, посетившая ненавистного ему проминента, разговоров о Дольфи. Я же тихонько грызла печенье, и Лукаш сдался.
— Мы жили все в одной комнате, художник Лео Хаас с женой[49] и Дольфи. Магдебургские казармы, второй этаж. Рыжий, веснушчатый весельчак… У него было большое будущее. Ты видела, как он рисует? Размашистая линия, пара точных деталей — и абсолютный характер. Как-то, разыгрывая из себя факира, он взял расческу и проткнул ею щеку. Уверял, что не больно. Кровь пустить — плевое дело. Насколько я помню, он был сыном известного продюсера. Тот женился в Берлине на актрисе и переехал с ней в Париж. Когда в Прагу вошли немцы, Дольфи гостил у отца. Потом каким-то образом оказался в Италии, откуда пытался уехать в Лондон, обращался за помощью к отцу, но тот и палец о палец не ударил. Кстати, в Терезине ему было неплохо. Какое-то время он работал в техническом отделе, ему заказывали декорации к спектаклям. Это ведь он нарисовал огромное панно для детского павильона, для съемок фильма.
— А что на нем было?
— По-моему, жирафы, может, слоны еще… Почему ты спрашиваешь? — Лукаш плавно перешел на «ты».
— Я видела эскиз в Яд Вашеме. Но не сделала копию. Жирафов точно помню.
— У Дольфи было больное, но очень любвеобильное сердце. Он постоянно влюблялся. Последней его любовью была медсестра. В нее он влюбился весной 44-го, что-то у него серьезное было с легкими, и он попал в больницу. Это была очень красивая медсестра, я ее нарисовал — дай-ка мне вон ту книжицу…
Елена Макарова, Катежина, дочь Франтишека Лукаша, Франтишек Лукаш, 1995. Фото С. Макарова.
Франтишек Лукаш, 1993. Фото Е. Макаровой.
Я взяла с полки тонюсенький каталог и подала ему.
— Вот она. У нее были на редкость тонкие черты лица. Мой рисунок не передает и доли того очарования, которым обладала эта сестра милосердия. Она получила повестку первой. Дольфи записался добровольно. Как сын матери-арийки, он не подлежал депортации. Но его просьбу немедленно удовлетворили.
— Она тоже погибла?
— Да. Жаль, я не подписывал имена тех, кого рисовал.
Я тихо ненавидела Юлиуса. И, как выяснилось, зря. Его приемный сын, кинодокументалист Томаш Фантл, с которым мы встретились в 2000 году на конференции в Вупертале, рассказал, что вскоре после войны его мать вышла замуж за Юлиуса Аузенберга. Они с матерью пережили Освенцим. Отец его там погиб, и мать повстречалась с Юлиусом, который стал для Томаша прекрасным отцом, от него он унаследовал любовь к кинематографу. Кстати, во время войны Юлиус в кино не работал. Последний его фильм отмечен 1935 годом.
Адольф (Дольфи) Аузенберг с сестрой Элли, 1934. Архив Е. Макаровой.
Адольф (Дольфи) Аузенберг, 1939. Архив Е. Макаровой.
* * *
Вместе с переводом я послала Морен фотографии Лукаша, Дольфи и Курта.
Морен тотчас откликнулась:
Елена, какое счастье видеть эти лица… Одна, где Дольфи в профиль, мне знакома, видимо, у нас тоже такая есть. Смешно — у моей матери были действительно большие уши, и, глядя на фотографию Курта, я сразу это вспомнила. Как грустно, что у меня не было возможности встретиться с Лукашом.
К краткому письму прилагались открытки от Дольфи, написанные по-немецки.
Хильде Аузенберг: Концлагерь Ораниенбург, 24.12.1944.
Значит, Дольфи пережил селекцию в Освенциме и, по крайней мере, еще два с половиной месяца был жив.
…Прошло много времени, и вот я объявился снова. Я в порядке, здоров. Был счастлив получить от тебя посылки. Пожалуйста, скорей напиши мне, хочу знать, как ты. Желаю тебе и твоим друзьям счастливого Рождества и Нового года. Обнимаю и целую, твой Дольфи.
