кое-чему и научить. В консультационных, так сказать, целях.
— А Ульянов? — спросил Антикайнен. — Вроде бы за ним сила.
— Немецкая сила, — вздохнул Отто. — Ленин сам по себе бесполезен, потому что, как любой юрист-недоучка, врун высшей марки. Сам верит в то, что себе придумывает. Он нужен, как фетиш. Но совсем скоро возникнет другая потребность в нем — как в мертвом фетише. Так что иные фигуры выйдут на свет.
— Какие?
— Вероятно, американские, — пожал плечами Куусинен. — Те, что уже прибыли в Россию — Бухарин, Троцкий и другие, и те, что приедут в скором времени.
— А царь? — удивился Тойво.
— Какой царь? — опять тяжко вздохнул Отто. — Забей! Выбрось из головы Николая. Он никогда не был, а теперь и никогда не будет никем, кроме Николашки.
Антикайнену стало ясно, что ничего не ясно. В Турку пьяницы, попадавшие в околоток, заявляли о принадлежности к рабочей партии и требовали политического равноправия, крестьяне близлежащих хуторов только в затылках чесали перед агитаторами и просили денег для сеялок-веялок-молотилок. Рабочие же, быстро уразумев, какие бравые парни в эту партию лезут, проявляли полную пассивность.
Но ведь для чего-то Турку под себя подминает Таннер! Может быть, конечно, для Маннергейма, но тем не менее.
У Тойво даже в мыслях не было возможности раскола его родины на две или больше частей. Он продолжал возиться с человеческим материалом, пытаясь создать из него подобие организации. И это в определенном смысле принесло свои плоды.
Главное занятие бездельников — это сплетни. Пустые разговоры всегда основаны на пустоте, но и в них можно найти кое-что полезное. Встречаясь с людьми, Тойво пропускал через себя столько глупой и бросовой информации, сдобренной, конечно, беспрерывными жалобами на отсутствие денег для революционной борьбы и бутылки-другой понтикки, что поневоле начал обращать внимание на некоторые совпадения, всплывающие в ней от разных источников.
Самым частым совпадением было слово «стройка». Революционеры — вероятно, сторонники Таннера — обустраивали на северной окраине Турку какой-то загадочный домик, в котором на окна устанавливали решетки, двери обшивали железом, вырубали по периметру все кусты и деревья, вероятно, для лучшего обзора. И самое странное — они устанавливали крепкий забор.
На заборы народ почему-то привык реагировать по-пацански: есть забор — вали его, либо вали за него. Зачем? А чтоб знали! Забор возмущал революционный народ, будоражил в нем революционный подъем.
Планируемый в Турку съезд партии не без рекомендаций Куусинена перенесли в Хельсингфорс. Уж больно ненадежным казалось место прежнего выбора. Однако люди Таннера никуда из Турку не делись. Воодушевленные ими студенты горячо митинговали, клеймили пережитки царизма и дарили друг другу красные банты.
Тойво не покидало чувство, что здесь что-то не так. Он даже к пресловутому строительству подобрался настолько близко, насколько это было возможно, чтобы оставаться незамеченным. Был забор, был дом, были решетки на окнах, были люди возле него, даже сарай для транспорта был, вот только смысла не было.
Если это тюрьма, то совсем невелика. Или она и не должна быть великой? Для одного человека — вполне подойдет. Только человек тогда должен быть очень важным. Кто? Тойво не мог найти ответ.
Осень 1917 года, столь тревожная для большинства народа, разродилась, наконец-то, событием. В Питере матрос Железняк разогнал заседающую Думу, Временное правительство завершило свое временное правление, а Саша Керенский, переодевшись в девушку легкого поведения, убежал в Америку. Латыши и китайцы принялись ходить по домам высшего офицерского состава и отстреливать часть русского генералитета. Этими действиями руководила другая часть русского генералитета. Перетрусивший, было, Ленин, увидев, что дело движется, расправил крылья и произнес речь. «Революция, о которой так долго мечтало современное человечество», — картавил он. — «Свершилась. Гуляй, братва!»
Под его крыльями довольно щурились и подмигивали друг другу революционное представительство еврейского руководства. «Ох, мы и погуляем!» — говорили они друг другу.
Через шесть дней после этого события в Финляндии началась всеобщая забастовка. Кто пытался работать — тех обкладывали штрафами, кто не пытался работать — тех выгоняли на манифестации. Социал-демократы всех самых разных толков и толкований в этом почине выступили единым фронтом.
Тойво в Турку руководил стихией, направляя ее в нужное русло: шюцкор получал информацию о возможных бесчинствах и пресекал эти попытки на корню. Полицаи, переодевшись в штатское, им помогали. Но в основном, конечно, прятались, потому что уж так они научены: самое ценное в государстве — это полицейская жизнь, так нечего ей рисковать по всяким поводам.
— Або-рвем старые устои, Або-наружим путь к новой жизни, Або-устроим себе процветание (Або — так называется Турку)! — кричали манифестанты, а Тойво им дирижировал.
Антикайнен, с удовлетворением отметив, что дело движется, с первой же попутной лошадью ускакал в Гельсингфорс. Он нес срочное поручение в Центральный Комитет социал-демократической партии, но угодил на собрание в Рабочем Доме. Сборище революционеров было достаточно бурным. Каждый предлагал свою судьбу для всеобщей забастовки. Радикал, без которого не обойтись, требовал продолжения борьбы, выказывая примером митингующий Або. Лейборист возражал. Социалист ковырялся в носу. А монархист гремел на весь зал:
— Да ради кого? Радикала? Так этого добра у золотарей и так достаточно! Лучше споем, товарищи, «Боже царя храни».
Куусинен и Таннер предлагали прекратить всеобщую забастовку. Всем и без нее все ясно. Народ разделился в своих пристрастиях, теперь можно опять браться за работу, а то случится разруха и голод. Вон, как в России! К тому же Съезд вот-вот должен был начать свою работу.
До драки дело не дошло, разве что наступили на ухо лишившемуся чувств Саше Степанову, столь рьяно ратующему за полное разрушение всех буржуазных устоев, что литр коньяку, выжранный для поддержания революционного тонуса, сыграл свое роковое дело. «Мы за мир, за дружбу, за улыбки милых, за сердечность встреч», — пропел он в пол, нисколько не заботясь о своем отдавленном органе чувств.
Забастовка закончилась также быстро, как и началась. Рабочие облегченно вздохнули и вернулись к работе. Полицаи снова переоделись в мундиры и принялись отлавливать виновников своего позора. Студенты сняли красные банты до лучших времен.
Тойво в Турку больше не поехал — чего он там не видел? К тому же он сделался делегатом Съезда Финляндской социалистической партии. Ему вручили пригласительный билет за номером 1313, дали программу предстоящих выступлений и присовокупили к этому одну гвоздичку. Теперь было не до Турку, не до вечно полупьяного актива тамошнего крыла партии, не до странной постройки.
У него были талоны на трехразовое питание и меню блюд на заключительный банкет. Куусинен был очень занят, поэтому Антикайнен о всех своих сомнениях и непонятках решил переговорить после съезда.
