Время терпит, раз в России уже новый порядок, то новее его ничего не будет.
Приглашенной звездой этого грандиозного по размаху события был, конечно, гость из революционного Питера, а именно товарищ Сталин. Его доклад все партийцы ожидали с нетерпением. Всем хотелось узнать из первых, так сказать, уст, как теперь распорядятся со свалившейся на них властью господа революционеры. «России-то в лицо смотрит голод!» — перешептывались делегаты, покусывая гигантские бутерброды с красной икрой, выставленные на серебряном блюде в фойе ресторации, где, собственно говоря, и проходил сам саммит. «И Россия смотрит в лицо голоду!» — важничали другие революционеры, отпивая из фужера с шампанским, обнаруженным тут же. «Кто кого пересмотрит?» — прислушавшись, думал Тойво, и от предложенных закусок тоже не отказывался.
Сталин, облаченный в серый военно-полевой френч, выступал первым номером программы — никто не в силах был больше ждать новостей, размениваясь на внутрифинляндские пустячки. Пусть будет Слово! И слово это о Революции! «Время! Начинаю про Ленина рассказ! Bla-bla-bla, тыр-пыр-мыр».
«В атмосфере войны и разрухи», — заявил товарищ Сталин, — «в атмосфере разгорающегося революционного движения на Западе, нарастающих побед рабочей революции в России — нет таких опасностей и затруднений, которые могли бы устоять против вашего натиска. В такой атмосфере может удержаться и победить только одна власть, власть социалистическая. В такой атмосфере пригодна лишь одна тактика, тактика Дантона: смелость, смелость, еще раз смелость! И если вам понадобится наша помощь, мы дадим вам ее, братски протягивая вам руку. В этом вы можете быть уверены».
— Круто! — закричали со своих мест набравшиеся халявным шампанским делегаты. — Выбрать Дантона в президиум!
Пока искали Дантона, Сталин молчал. Наконец, не выдержав, он сунул руку в карман своего помощника и выудил оттуда потрепанную книжицу, на которой багровыми буквами проступал автор «Дантон».
— Он уже умер! — сказал высокопоставленный питерский гость и потряс перед собравшимися этим покет-буком.
Сразу же поднялся делегат Саша Степанов с отдавленным красным ухом. Он воздел по сторонам руки, подобно плясуну русской кадрили, и скорбным голосом произнес:
— Предлагаю почтить минутой молчания память о павшем в борьбе с мировой буржуазией товарище Дантоне. Его дело живет и, я бы даже сказал, побеждает!
Сталин сплюнул себе под ноги, а большая часть революционеров поднялась со своих мест, покачалась в торжественном молчании, как тростник под ветром, а потом убежала наперегонки в буфет допивать шампанское, пока его не допил кто-то другой.
— Как сказал великий Ленин: «Учиться, учиться, и еще раз учиться!» — заметил Сталин и закурил папироску «Герцеговина Флор».
Революционные мыслители, вероятно, любили каждую свою мысль повторять трижды — чтобы легче запомнилась.
После перерыва он продолжил и начал вещать уже от имени большевистской партии и советской власти в целом. Он говорил не очень громко и делал большие паузы между словами. Делегаты начали терять сознание и биться головами о спинки стульев, стоящих впереди.
— Провозглашаю право финского народа на самоопределение! — сказал товарищ Сталин в мертвой тишине. А потом, пользуясь случаем, рассказал съезду о великих завоеваниях Октябрьской революции, о трудностях, которыми социал-предатели пытались запугать большевиков и удержать их от захвата власти. Тут первый рабочий день съезда и подошел к концу.
В целом, съезд был чрезвычайно интересен, а особенно для таких юных революционных лидеров, кем к тому времени стал считаться Антикайнен. Товарищ Сталин открыто высказал о предоставленном советским правительством праве на самоопределение. Люди поумнее зашептались: «Значит, будут бить». Ну, а политически грамотные впали в состояние эйфории.
Тойво удалось, наконец-то, изловить Куусинена и сообщить ему о делах в Турку.
— Тюрьму, говоришь, построили? — как-то рассеянно переспросил он.
— Тюрьму? — снова переспросил Отто, словно бы проснувшись. — Ты понимаешь, что это значит?
— Понимаю, — внезапно похолодев, догадался Тойво. — Царь?
— Именно! — даже махнул рукой Куусинен, вероятно в охватившем его возбуждении.
Деваться Николаю с семьей было некуда, он болтался без дела в Царском селе, вот его и вывезут поближе к европейским границам. В самом деле, все монархи в Старом Свете — братья и сестры, уж они обязательно позаботятся, чтобы вытащить своего родственника из гнезда революции. Дадут Вове Ленину сто миллионов тысяч долларов и спасут последнего российского монарха в гуманных целях.
Это открытие не давало никаких политических и иных дивидендов. Помогает Таннер Совету Народных Депутатов — пусть себе напрягается. Корысть у него, конечно, какая-то имеется, но геморроя с доставкой, охранением и обслуживанием столь важной персоны было во много раз больше.
31 декабря 1917 года в России издался декрет о полной самостоятельности Финляндии. 4 января 1918 года этот декрет был утвержден Всероссийским Центральным Исполнительным Комитетом, и к товарищу Ленину прибыли в гости сенатор Свинхувуд и социалист Таннер с обслуживающим персоналом. Владимир Ильич не стал ходить вокруг и около, достал из кармана сложенный в четыре листок рукописного текста, шлепнул на него печать «Уплачено» и протянул, было, финской делегации, тянущейся к бумажке своими корявыми пальцами.
Но тут, откуда ни возьмись, словно из-под пола, вырос товарищ Бокий собственной персоной.
— Ты, что же это, товарищ Бланк, государственным имуществом распоряжаешься? — прошипел он так громко, что стены Зимнего Дворца зашатались.
Глеба понять было можно: он еще не закончил своих поисков на древней земле Маа (maa — земля, по-фински). Можно сказать, он только к этим поискам приступил, одно открытие влекло его к другому. Да, вдобавок, художник Рерих где-то в карельских скалах медитировал, постигая свою Шамбалу — его упускать из виду было никак нельзя. А тут — другая страна, визовый режим и прочая канитель.
— Пошел вон! — сорвался на крик Ленин и сделал добрые-добрые глаза. По праву многолетней дружбы ему прощалось любое обращение к Бокию.
— Эх, — только и вздохнул Глеб и ушел в офис к своим секретаршам: раскрепощенность трудового народа не должна была ограничиваться просто революцией, по ее стопам следовала дочернее предприятие, именуемое «сексуальной революцией».
— Так что мне передать моему народу? — строго вопросил сенатор Свинхувуд, недавно вернувшийся из Сибирской каторги, где мотал свой срок по причине разногласий с царскими порядками.
— Как — что? — удивился вождь пролетариата. — Наш пламенный привет.
Удовлетворившись вытянутыми лицами финской делегации, Ленин захихикал и добавил:
— Шутка (шутка из Гайдая — «Иван Васильевич меняет профессию»)!
Он отдал декрет и убежал по своим делам.
— У большевиков слова не расходятся с делом! — сказал выдвинувшийся из-за шкафа товарищ Сталин. — Поздравляю вас с обретением независимости! Ура, товарищи!
Финны нестройно провыли «ура» и достали из-за пазух коньяк, ветчину и сыр — нужно было это дело, как следует, отметить.
Куусинен, не включенный в делегацию, о свершившейся независимости узнал через день. Вроде бы все хорошо,
