поимку. И не только поимку, но и возможности остановить этого монстра. За прошедшие без малого полтора года он резко снизил активность, словно затаившись, и отправил на тот свет «всего» пару жертв – двух мужчин.
Одного из них обнаружили в собственной, как водится, закрытой квартире с аккуратно отрезанной головой, увенчанной канотье. Тело в старинном парусиновом костюме лежало в большой луже подсолнечного масла, усеянной осколками пузатой разбитой бутылки, а в руке мертвец сжимал массивный кожаный портфель с тусклой табличкой «МАССОЛИТ».
Тут уж гадать долго не пришлось, хотя правоохранительные органы сообразили далеко не сразу – убийца с присущей ему любовью к макабрическим деталям обставил место нового преступления так же, как и гибель критика Берлиоза из булгаковского «Мастера и Маргариты», который, поскользнувшись на подсолнечном масле, разлитом Аннушкой, попал под травмой – и лишился на рельсах головы.
Убитый действительно был критиком, правда, в основном театральным, хотя не чуравшимся и рецензий на романы, считавшиеся «гвоздем сезона». Он специализировался на разгромных, уничижительных рецензиях, и врагов у него было хоть отбавляй, однако значило ли это, что все те, кто пострадал от его пера, вернее, конечно, от его «клавы», решился бы на такое?
Ответа на этот вопрос не было.
Убийство в этот раз скрыть от общественности не удалось, так как критик был личностью весьма известной, имел свои колонки в газетах, блоги в Интернете и даже программу на телевидении. Преступление получило большой резонанс, и в желтых, да и не только, изданиях заговорили о таинственном маньяке, страстью которого являются мотивы смерти из классических произведений мировой литературы.
Затем, с солидным временным промежутком, во время которого Зоя, отслеживавшая хронику происшествий, тайно надеялась, что зверства наконец прекратились, последовала новая смертельная инсценировка. Еще один околотеатральный деятель, на этот раз широкой публике не известный, был обнаружен опять же переодетым в старинный костюм, лежащим навзничь на груде острых камней, притащенных убийцей в его дом, – одним из этих булыжников он и размозжил ему, выведенному, как и критик, из строя при помощи все того же особого и легко узнаваемого коктейля транквилизаторов. Рядом с телом помещалась миска с собачьим кормом, а около нее – смешной плюшевый песик.
Когда товарищ генерал доложил ей о новой кошмарной мизансцене, Зоя проинформировала его после некоторого раздумья, что речь идет о смерти беглого каторжника Селдона из «Собаки Баскервилей», которую, вероятно, и символизировал плюшевый песик. Селдон в романе, убегая от преследующей его адской псины по унылым болотам Девоншира, свалился со склона и, упав на камни, размозжил себе череп.
Зоя не могла отделаться от ощущения, что это не просто привет от убийцы, но и своего рода намек. Причем для нее самой, хотя такого быть никак не могло. Ведь адский пес, ставший орудием убийства, выбирал свои жертвы именно по запаху, унюхивая их, как и она сама унюхивала болезни.
Или в данном случае смерть и даже того, кто ее сеял.
Ведь плюшевая собачка, весьма милая и от того внушавшая еще больший ужас, обладала солидным носом, на который кто-то – убийца! – нацепил бельевую прищепку.
Ничего такого в романе Конан Дойля, конечно же, не имелось, это была собственная циничная выдумка неизвестного, сеявшего смерть. Он словно говорил: нос не поможет, нюх не приведет вас ко мне, как ни старайтесь!
Но имел ли он в виду собак-следопытов или кого-то другого? Например, Зою и ее дар, о котором никто, ну просто никто, не знал?
Как не должен был знать и о том содействии, которое она под завесой секретности и полной анонимности оказывала следствию.
Точно никто? Ведь был товарищ генерал…
Товарищ генерал уверил ее, что ее имя нигде не фигурирует, но потом все же признался, что оно упоминается в одном меморандуме, известном, однако, исключительно его сиятельному начальству.
– И никому другому! – заявил он уверенно, но Зоя отчего-то его уверенности не разделяла. Может, сеявшая смерть псина, рабочим инструментом которой был ее нос, и тем более прищепка, были случайностью и она все себе придумала?
Она очень хотела надеяться на это.
Ведь если убийца узнает о ее причастности к расследованию, то он может… То он может выбрать ее в качестве новой жертвы! Или даже не саму Зою, а ее семью – Андрона и маленького Антошу.
О том, что этого монстра не затруднит лишить жизни ребенка, она, памятуя об убитой беременной женщине, прекрасно знала.
Зоя беспокоилась и относительно того, не стало ли известно, что она посетила места двух новых преступлений – об этом знало не только сиятельное начальство, которое, что весьма вероятно, как раз и не знало, зато были в курсе другие личности, из которых кто-то мог быть связан с маньяком, хотя бы сам того и не подозревая.
И в одной, и в другой квартире Зоя унюхала знакомый ей по месту убийства Арины Дудиной запах. Да, это был все тот же запах смерти – и человека, который сеял ее.
Но как и прежде, она понимала, что это оборванная нить, точнее, олфакторный тупик: этот след никуда не вел, обрываясь на пороге дома, растворяясь в вавилонском столпотворении запахов столичного мегаполиса.
Зоя знала, что посещать места преступления опасно, это нарушало ее анонимность, однако ничего не могла с собой поделать: она должны была знать.
И теперь знала: да, это дело рук одного и того же, крайне жестокого и насквозь порочного человека. Человека, имени которого она не ведала, но он неоднократно убивал и был готов убивать вновь.
Однако заботы, связанные с воспитанием Антоши, а также разработкой цифрового носа, отвлекали ее от тревожных мыслей, и Зоя избавилась от навязчивых страхов и даже сопровождавшего ее какое-то время чувства, будто за ней следят.
Никто за ней, конечно, не следил, и никакой убийца исподтишка за ней и ее семьей не наблюдал – все это было плодом ее чересчур буйного воображения. И все же она бы многое отдала за то, чтобы этого монстра наконец поймали.
Однако он, совершив новое убийство, все еще оставался на свободе.
Радовало Зою то, что гениальный драматург Стасик, которого следственные органы снова помурыжили и в очередной раз оставили в покое, на время и последнего, и предпоследнего убийства имел железное алиби: он находился за границей на каком-то престижном театральном фестивале и ну никак не мог совершить этих злодеяний.
Зоя время от времени встречалась с ним и, попивая кофе и поглощая пирожное, слушала последние сплетни из мира театра и кино, заодно узнавая о новых, крайне амбициозных, планах гениального драматурга.
По сути, он был единственным ее
