сферы услуг и коммунальных служб. Однако в округах с преобладанием индустриальных рабочих — кроме государственных заводов — за нацистов голосовали реже. Чилдерс (Childers, 1983: 255) обнаружил также связь между нацизмом, с одной стороны, и ручным трудом и мелким производством — с другой, особенно после 1932 г. К 1930 г. нацисты привлекли на свою сторону около 30 %, а к 1932 г. — около 40 % голосов рабочих. В целом около 50 % немецких рабочих голосовали за социалистов или коммунистов, 30 — за нацистов, 10 — за католические партии и 10 — за буржуазные. После 1930 г. голоса, отдаваемые за три радикальные партии, заметно перераспределились. Нацисты перетянули к себе три миллиона голосов от социалистов, полмиллиона — от коммунистов, однако полтора миллиона голосов перешли в противоположном направлении (Falter, 1991: 116). В начале 1920-х социалисты заигрывали с идеологией Volksgemeinschaft, отдавая себе отчет в том, что многие рабочие относят себя и к рабочему классу, и к немецким националистам (Fischer, 1995: 115–116). Однако, отмечает Фолтер, создать «движение национального единства» удалось именно нацистам (Falter, 1998: 123).
Данные по голосованиям совпадают с данными по членам НСДАП, приведенными в предыдущей главе. Рабочих нацизм привлекал не менее чем другие классы. Теория фашизма как идеологии среднего класса применительно к Германии ошибочна. Однако ядром пролетарского фашизма стали не крупные частные индустриальные предприятия в больших городах, а сферы сельского хозяйства, услуг, общественных работ, а также небольшие заводы и фабрики, разбросанные по маленьким городкам и по сельской местности. Рабочих-фашистов было множество, однако не в центре, а на периферии классовой борьбы.
Фолтер показывает также, что начиная с 1932 г. протестантские сельские общины сделались отчетливо нацистскими, в то время как католические голосовали за нацистов на общесреднем национальном уровне. Умеренно тяготели к нацизму самозанятые люди (но не независимые ремесленники), а также общины с большим процентом пенсионеров и домохозяек (Childers, 1983). Округа с большим количеством служащих, если исключить другие переменные, были менее склонны к нацизму, хотя Фолтер и утверждает, что нацистов поддерживал в основном «старый средний класс» — независимые предприниматели, ремесленники, фермеры. Корреляция между электоральной поддержкой нацистов и численностью государственных служащих чуть выше среднестатистической и выражена у Фолтера слабее, чем в более полных данных Чилдерса. Корреляция между группами среднего класса и голосованием у нацистов у Фолтера лишь изредка превышает 0,2. Однако Фолтер показывает также, что за нацистов меньше голосовали в регионах, охваченных безработицей, особенно во время Депрессии. Благополучные католические регионы по-прежнему голосовали за партию Центра, а вот благополучные протестантские регионы переключились на нацистов. Регионы с высоким уровнем безработицы голосовали за социалистов или коммунистов. Во всех классах нацизм оказывался более притягательным для имеющих работу, чем для безработных (см. Stachura, 1986). Таким образом, как мы уже видели, исследуя состав НСДАП, экономическое благополучие объясняет нацизм лучше, чем лишения. В главе 1 мы говорили о том, как часто теория среднего класса как родоначальника фашизма сопрягается воедино с теорией экономических лишений. Но ни то ни другое не имеет отношения к тем, кто отдавал свой голос за фашистов в Германии, — пока они не стали там силой, с которой пришлось считаться.
КЛАССЫ, ЭКОНОМИКА
И УПАДОК ДЕМОКРАТИЧЕСКИХ ПАРТИЙ
И все же теорию среднего класса можно отчасти реабилитировать. Голосование за нацистов росло во многом за счет традиционных голосов так называемых буржуазных партий — как консерваторов, так и либералов (ДНВП, Немецкой народной партии и Демократической партии), а также более мелких партий «особых интересов», таких как Крестьянская лига, Партия арендаторов или Альянс интересов. Чилдерс (Childers, 1991: 320) пишет о том, что буржуазные партии почти не пытались выйти за рамки классовых, региональных и религиозных ограничений, в особенности же игнорировали рабочих, а партии «особых интересов» концентрировались на конкретных видах деятельности, свойственных буржуазии. И те и другие, говорит он, замыкались в статусных и профессиональных рамках.
В сущности, все старые партии несли на себе печать довоенного полуавторитарного Кайзеррейха. Рейхстаг не контролировал исполнительную власть, так что парламентские партии не несли прямой ответственности за политику. У них было мало опыта в поисках компромиссов и принятии практичных политических решений — эту работу выполняли за них министры кайзера. Как правило, партии представляли лишь узкие группы по интересам. В первые годы существования Веймарской республики эта система худо-бедно работала, поскольку бывшие антисистемные партии, социалисты и католическая партия Центра, объединились с несколькими буржуазными партиями и создали широкую коалицию. Когда из этой коалиции вышли социалисты, буржуазные партии, будь они в самом деле «либеральны» или «консервативны» в широком смысле слова, могли бы расширить свою электоральную базу. Однако они продолжали представлять лишь узкий круг своих сторонников (Jones, 1988). Поэтому после 1928 г. НСДАП, начав обращаться ко всей нации, перетянула на свою сторону значительную часть их избирателей. Сохранить свои голоса смогли лишь католики и левые (среди последних — коммунисты за счет социалистов). Левые обращались прежде всего к городскому рабочему классу, католические партии — к католикам всех классов. Все это отчасти подтверждает классовую теорию развития нацизма: буржуазные организации рухнули, потому что их сторонники из среднего класса перебежали к нацистам (Kitchen, 1976). И хотя после 1930 г. средний класс несколько остыл в своих симпатиях к нацистам, он успел сделать достаточно много, чтобы обеспечить им успех.
Но стоит ли так прямо отождествлять партии с классами? Некоторые партии «особых интересов» были скорее профессиональными, чем классовыми. Крестьянским партиям, чтобы выиграть выборы, приходилось завлекать в свои ряды и батраков, и мелких бауэров, и крупных землевладельцев. Партии ремесленников обращались и к хозяевам кустарных производств, и к наемным подмастерьям. Альянс интересов, получивший четверть голосов на выборах в Марбурге в 1924 г., представлял интересы квартиросъемщиков, лиц, ищущих жилье, ветеранов, сторонников земельной реформы, госслужащих, многодетных семей. Они представлялись защитниками прав потребителей и лезли из кожи вон, чтобы расширить свой электорат (Koshar, 1986: 84). Это были не просто буржуазные партии. То же можно сказать и о так называемых «буржуазных» либералах и консерваторах. Они обращались ко всему народу — или же к среднему классу, имплицитно включающему в себя и рабочих (как и в современном американском понимании термина «средний класс»). В большинстве стран за консервативные партии стандартно голосует около трети рабочих — в силу ли консервативных убеждений, патрон-клиентских связей или веры в компетентность видных консерваторов. Фолтер (Falter, 1986: 167–169) показывает, что общая численность рабочих в округе не слишком сильно влияла на количество голосов, отданных за буржуазные партии (хотя там, где рабочих было больше, чуть больше голосов получала некогда либеральная Немецкая народная партия). Большую часть голосов они набирали в первичном секторе, и гораздо меньше — в промышленных районах. Возможно,
