заметили:
– Правда твоя, Семеныч, – донеслось до Михайлы. – Пожалуй, что зря мы сюда прибегли. Не одолеть ему Ваську. Ишь поляки-то как с им!
– Где там! – подхватил другой. – С тем-то, с прежним Дмитрием, он и не схож вовсе, только что скобленый.
«Неужто про царя они, бродяги! – с сердцем подумал Михайла. – Сидели бы на Москве, приказные строки, чем государя-батюшку порочить».
У Михайлы даже сердце сжалось, так ему вдруг жалко стало государя Дмитрия Иваныча. Прирожонный государь милостивый, видать. Холопам волю сулит. А тут, гляди-ка, ляхи его забижают, да и свои, московские, веры не дают!
Михайла решил про себя, – как только он Степку разыщет и поговорит с ним, так он тотчас Гаврилыча расспросит обо всем: много ль у Дмитрия Иваныча казаков и мужицкая рать велика ли?
Уже смеркаться начинало, когда вдали послышались звуки охотничьего рога и конский топот.
Около хоро́м поднялась суета. Забегали челядинцы, распахнулась дверь, и на крыльцо вышли бородатые, в длинных кафтанах и горлатных шапках.
«Бояре наши», даже с каким-то удовольствием подумал Михайла, хотя с тех пор, как он прожил год с Болотниковым, он сильно не взлюбил бояр и только о том и думал, как бы их всех извести, чтобы всем холопам вольными стать. Но уж тут так ему досадно было, что около Дмитрия Иваныча одни ляхи, что он и боярам обрадовался за то, что они русские.
Отряд голубых поляков проскакал куда-то дальше, а царь со своими приближенными подъехал к крыльцу. Сокольничий был тут же.
Михайла встал и подошел поближе.
Царь соскочил с коня и пошел на крыльцо. Сокольничий тоже соскочил на землю и, не оглянувшись на лошадь, повернул к воротам. Слуга, державший за повод царского коня, взял и его коня и повел во двор.
Царь, поднявшись на крыльцо, оглянулся и, найдя глазами сокольничего, крикнул:
– Покормишь сокола, Степка, принеси в горницу! Государыня спрашивала!
«Степка! – он, стало быть», пронеслось у Михайлы, и он поспешно стал тоже пробираться к воротам.
Войдя во двор, он сразу же увидел Степку, в белом кафтане, подымавшегося по узенькой лесенке бокового крыльца, все еще держа на руке сокола.
Михайла бегом пересек двор и крикнул:
– Степка!
Степка приостановился на верхней ступеньке, оглянулся вниз и увидел расплывшееся от радости лицо Михайлы.
– Ты, Михалка? – спросил он, усмехнувшись. – Отколе бог принес?
– С Тулы я, – ответил Михайла. – Да ты-то как сюда попал? В полон, что ли, забрали? А Марфуша где?
Степка нетерпеливо передернул плечом.
– Нет мне время. Слыхал, государь в горницу требует. Попоздней заходи, коли хошь. Сюда вот. Спросишь, где сокольничья горница.
Говоря это, Степка поднялся на верхнюю ступеньку, открыл дверь, переступил порог и, раньше чем Михайла успел ответить хоть слово, плотно захлопнул за собой дверь.
Михалка стоял посреди двора и, задрав голову, растерянно смотрел на запертую дверь.
– Михалка! – раздался над его ухом знакомый голос, и дружеская рука хлопнула его по плечу. – Ты чого тут робишь? – спросил Гаврилыч. – А я тоби шукав, шукав, насилу найшов. Ходим до нашого куреня.
– Постой, Гаврилыч. Мне и самому с тобой поговорить надо, – отвечал Михайла. – А только тут один парень с нашей стороны. Дело у меня до него. Он велел попоздней сюда прийти.
– Та який хлопец?
– Сокольничий царский, – пробормотал Михайла, не глядя на Гаврилыча.
– Сокольничий? – удивленно протянул тот. – Хиба ж ты?.. – но он не договорил.
Михайла стоял, опустив голову, и молчал.
– Та я того сокольничого знаю, – сказал Гаврилыч, – Печерица тим разом сказывав, вин, як у царя вечеряють, усе позадь царицы стоить и с соколом. Царице з поварни сырого мяса в чашке несуть, и вона дае соколу. Пийдемо, не за́раз вин вертаться буде.
Михайла махнул рукой.
– Нет, Гаврилыч, и не зови. С ума не идет, что у нас там в наших краях. Може, их всех там побили. Два года я никого с тех мест не видал. Посижу я тут, а как воротится, поспрошу его. У него и пересплю, а наутро разыщу тебя. Ты мне скажи, где вы тут стоите?
Гаврилыч вывел Михайлу на улицу за ворота.
– Вон тамо, – махнул он рукой, – по-за силом землянки нарыты, то наш курень. Та, може, крашче я до тебе приду.
Он кивнул Михайле головой и зашагал вдоль порядка.
Михайла долго стоял и смотрел ему вслед. Когда Гаврилыч свернул за угол, ему вдруг захотелось догнать его, пойти вместе с ним. Долго ль Михайла его знал, а словно родного встретил его Гаврилыч… не то, что Степа.
Но Михайла постарался прогнать эту мысль. «Служба ж у него. Сам царь Дмитрий Иваныч велел прийти».
«Какой он, тот царь?» – мелькнуло у Михайлы. Но сейчас же опять вспомнилась Марфуша, и уже ни о чем другом он не мог думать.
Он поднялся на ступени опустевшего крыльца, сел и задумался.
Сквозь закрытые ставни окон до него, точно издалека, доносились заглушенные голоса. В щель ставня на землю падал слабый луч света.
Михайла прислонился к витой колонке крыльца, над ним что-то колыхалось, изредка задевая его по шапке, точно ветки деревьев. Он так устал, что ему даже не хотелось поднять голову и посмотреть, что это. Он только плотнее запахнул подаренный Маланьей тулупчик. Маланьей? А может, Марфушей? В голове у него путалось.
Узкая полоска света проблескивала кое-где в маленьких лужицах на дороге, точно это всплескивали в лунном свете рыбешки на Имже.
Он еще плотнее прижался к колонке, округлил губы и тихонько засвистал. «Марфуша, Марфуша!» – пело у него в груди и, отдаваясь дремоте, уносившей его, точно волны Имжи маленький ботничок, он свистал и свистал, счастливый, забывший обо всем…
– Так я и знал! – произнес над ним негромко смешливый голос, и крепкая небольшая рука встряхнула его за плечо.
Михайла широко раскрыл глаза и, встретив взгляд Степки, пробормотал:
– Марфуша!
– Какая тебе тут Марфуша! Нашел где свистать. Под окнами у самого великого государя Дмитрия Ивановича, – полусердито, полунасмешливо проговорил Степка.
Михайла только тут вполне очнулся и, испуганно оглядываясь, прошептал:
– Осерчал?
– Кабы царица, Марина Юрьевна, не ушла, верно бы осердился. Ну, а я ему сказал, что это, видно, шляхтич пана Рожинского, так он ничего, велел лишь унять, чтоб государыня не услыхала. Ну, идем, что ли, ко мне, хоть и ночь уж.
Степка потянулся и зевнул, подняв над головой руку, на которой попрежнему сидел белевший в темноте сокол.
– Его тоже в клетку надо, ишь спит совсем. – Он поднес к лицу качавшую головой в клобучке птицу.
Михайла встал и следом за Степкой спустился со ступенек крыльца и
