они яростно отбивались.
Мужики прижимались к воротам, оглушенные дикими криками, лязгом оружия, топотом и ржаньем лошадей, воплями раненых, всей неистовой сумятицей рукопашной схватки.
Каждую минуту они ждали, что поляки заметят их и в бешенстве изрубят в куски.
На чьей стороне перевес, они никак не могли понять.
Но через несколько времени что-то резко изменилось. Кружившийся перед воротами вихрь всадников как будто стал понемногу отдаляться, метаться из стороны в сторону, скакавшие впереди всадники стали поворачивать лошадей. И вдруг вся масса пошатнулась, точно ее подхватил ураган, и помчалась обратно.
Михайла первый опомнился.
– Бегут ляхи! – крикнул он. – Казаки одолели! Скорей ворота надо!
Мужики подобрали брошенные казаками топоры и стали изо всех сил рубить дубовые доски.
– Засов-то вырубить бы! – крикнул Невежка, и они стали рубить доски около засова.
Так дело пошло скорее. Через несколько минут засов вылетел, и тяжелые створы подались и со скрипом стали расходиться.
Они оглянулись. На земле валялись раненые поляки, метались оставшиеся без всадников лошади. Вдали виднелся скачущий обратно отряд.
Печерица очень обрадовался, увидев, что мужики без них справились с воротами.
Времени терять было нечего, не то Рожинский, наверно, поднимет против них все польское войско. Казаки построились и стали быстро выезжать из ворот.
Невежка с Нефёдом и Михайла со Степкой тоже сразу же выбрались за ворота.
Михайла оглянулся на Тушино. Ишь какие стены крепкие вывели – город да и ну! Как он радовался, когда добрался сюда. Думал – все сюда собрались, кто за волю ратует. А вышло – что? Дмитрий-то Иванович, выходит, об воле и не думал, да и не царь вовсе был и еще самых лютых ворогов привел на Русь – ляхов.
Теперь не с одним Шуйским биться придется, а еще с ляхами.
Болотников про то и не помышлял.
– Вот и ладно, – проговорил, помолчав, Невежка. – Не так боязно будет итти. То вдвоих шли, а назад вчетырех.
Михайла встрепенулся.
– Как – вчетырех? – сказал он. – Ты гадаешь, я с вами до дому пробираться буду? В холопы к князю Воротынскому? Не-ет! – протянул он. – Вот Степку возьмите. Ему в Нижний. Так вы его поближе доведите, а уж там, со Кстова хоть, он и один дойдет.
– А ты-то куда ж? – спросил Невежка. – Коль за Дмитрием Иванычем, так чего ж к казакам не пристал?
– Нет, чего мне Дмитрий Иваныч? Он, выходит, и не царь вовсе. Да и наше крестьянское дело ему ни к чему.
– Так куда ж ты? Неуж к Шуйскому? – приставал Невежка.
– Почто к Шуйскому? Ну его к бесу!
– Вот и я тоже говорю, – обрадовался Невежка. – Идем до своей стороны. Все у своего места способне́й, ежели по хрестьянскому делу. Чего ж так-то зря бродяжить?
– Нет, Невежка. Не пойду я до дому. А куда пойду, и сам не знаю. Покуда в Москву проберусь.
– К Шуйскому же, стало быть? – повторил Невежка.
– У, дурень! – оборвал его Михайла. – Думаешь, на Москве только и есть, что Шуйский. Да там его, слышно, скидать хотят. Чего-нибудь, стало быть, надумали. Я и погляжу, может, и есть, кто за волю ратовать хочет. Вот и я с ними. Степку, говорю, возьмите. Ему по пути.
– Эх ты, Михалка! Думал я, ты путный человек. Памятуешь, Нефёд, как он обоз-то вел. Даром что и бороды не отрастил. Дело понимал, что твой хозяин! А ноне – что! Бродяжить собрался… Что ж – вольному воля. Время такое подошло непутевое… Идем, что ли, Степка! Пущай его, коли так, бродяжит.
Но Степка приостановился и дернул Михайлу за рукав.
– Михалка, – сказал он просительно, – возьми ты меня с собой.
– Тебя? – усмехнулся Михайла. – Ты вон у царя сокольничим был. Тебе слуга лошадь убирал. А я…
– Ты вон с ляхами-то как! Не струсил, чай! Возьми, Мишенька! Я тебе помехой не стану.
Михайла внимательно поглядел на Степку. Впереди блеснули первые лучи зимнего солнца и озарили Степкины вспыхнувшие глаза. И весь он показался Михайле какой-то другой.
Со стороны Тушина раздавались гулкие удары – то поляки заколачивали ворота.
И вдруг перед Михайлой встала ярко-зеленая лужайка и вдали, тоже озаренный первыми лучами солнца, польский шишак и панцырь под ним и взмахивающие над головой руки. И все это все глубже уходит в зыбкую трясину, а сзади раздается голос старого пастуха: «Не доржит их русская земля!»
Михайла рассмеялся:
– Не доржит их русская земля! А, Степка?
Степка удивленно посмотрел на Михайлу, ничего не поняв, – он ведь того ляха не видел, – но Михайла рассмеялся, стало быть, не прогонит его.
– Возьмешь, Михалка?
– Ну, да ладно уж. Только, мотри, не пеняй на меня, коли туго придется.
Степка подпрыгнул и побежал вперед.
– Пра, непутевый, – недовольно пробормотал Невежка. – И парнишку, гляди, сбил… Идем, что ли, Нефёд. Може, мы того пристава еще как ни то окрутим.
Мужики пошли в обход, к Муромской дороге, а Михайла повернул по дороге к Москве.
Дорога поднималась на пологий холмик. Оттуда перед ними сразу открылась Москва. Когда они бились под ее стенами с Болотниковым, Михайла не видел ее всю. И теперь с Воробьевых гор она первый раз открылась вся перед ним. В лучах зимнего солнца она курилась впереди, сияя золотом куполов и блеском цветных изразцов. Михайла на минуту остановился.
«Ишь, какая красивая, – подумал он. – Дадим мы ее ляхам, как же!»
Все тревоги, все сомнения, овладевшие им в Тушине, точно спали с него. В груди стало вольно и горячо, и он внезапно засвистал. Как и всегда, он не думал про свой свист, но Степка с удивлением оглянулся на него, выпрямил плечи и весело зашагал вперед. Так отважно и лихо звучал свист Михайлы, как еще никогда раньше.
Конец первой книги.
