Я всегда убегала от проблем в работу. И от лишних эмоций тоже. Там я пряталась, притворялась, защищалась, заменяла одно другим, создавала то, что мне требовалось, разбиралась в запутанных историях, находила в картинах союзников, собеседников, а иногда и советчиков, а с некоторыми у меня возникали конфликты, когда мы недооценивали друг друга или разочаровывались в выборе. Я знала, что я прекрасный профессионал, я работала с лучшими музеями, меня ценили, и я позволяла себе выбирать только те заказы, с которыми у меня возникала симпатия с первого взгляда. Мне нравилось, что я могу доверять себе и получать удовольствие от процесса, от каждого, даже механического действия, от того, как менялось полотно, от ощущений, от запахов.
С портретом, который принес Марк, отношения у меня не заладились с самого начала. Тогда я рассердилась и на сам портрет, и на женщину, изображенную на нем, потому что, на самом деле, я была обижена на Марка. А теперь был обижен он, я уже два дня безуспешно пыталась дозвониться до него, параллельно пытаясь «помириться» с портретом. В конце концов мне стало казаться, что властная дама перестала смотреть на меня холодно и сурово и даже прониклась сочувствием. Я успела рассказать ей всю нашу историю с Марком, поведать ей о моих кошмарах, и именно она стала свидетелем моего испуга, когда мне позвонила Марта и сообщила о нелепой трагической гибели директора музея изящных искусств. Разумеется, Марта не могла не вспомнить о том, что еще пару недель назад она предупреждала меня, что у Артемиды от сидения в духоте с дикобразами началось помутнение. Мне было жалко и Артемиду, и Лунца, и об этом я тоже рассказала моей визави на портрете. И еще — я не могла не поделиться с ней подозрениями о том, что мне угрожал почивший директор музея, потому что сообщения с райскими птицами перестали приходить мне именно с того дня, когда он, как теперь выяснилось, покинул этот мир.
Получив карт-бланш на реставрацию пострадавших рук, я сильно усложнила себе задачу и долго ломала голову, как же с ними поступить. Сильно вдаваться в символизм и изображать цветы или животных мне не хотелось. Мысль посадить даме на руку птицу отпала в тот же момент, как только возникла, учитывая мои нынешние крайне напряженные отношения с птицами вообще. Я ходила по мастерской кругами, слушала музыку, листала какие-то старые книги в надежде, что смогу поймать вдохновение и найти что-то неожиданное и оригинальное. А потом посмотрела на собственные руки, и разгадка пришла сама собой.
Марк перезвонил мне только следующим утром. Он всё еще был немного обижен, но быстро оттаял, начал шутить и подтрунивать над моей маниакальной подозрительностью. Я рассказала ему про Лунца, и он кинулся заверять меня, что теперь все мои кошмары закончатся, он был абсолютно в этом уверен. Нурция клятвенно пообещала ему не приближаться ко мне на выстрел, а директор музея уже никак не смог бы мне навредить.
— Вот, увидишь, теперь всё будет хорошо. Я так горжусь тобой, у тебя хватило сил, ты справилась. Даже не знаю, что бы стало с другим человеком на твоем месте. Ты такая сильная. Главное — ничего не бояться! Обещаю тебе, что никто больше не посмеет тебя пугать.
— Ты прав, — сказала я. — Я знаю, кто мне угрожал, и причины бояться больше нет. И, если честно, я просто устала бояться, я больше не могу жить в панике. Но самое ужасное, что даже сейчас страх меня не отпускает. Хотя я понимаю, что я сама себе его придумываю. Но ведь самый сильный страх и есть — не реальный, а тот, что мы себе воображаем…
— И чем богаче фантазия, тем сильнее страхи, — хмыкнул в трубку Марк. — Ладно, моя фантазерка, мне пора на работу. Я рад, что мы помирились.
— Я тоже, — улыбнулась я и хотела обрадовать Марка тем, что его картина уже готова.
— Можно я заеду к тебе вечером? — опередил он меня.
— Конечно! Только предупреждаю сразу: о кошмарах и потенциальных маньяках мы больше не разговариваем. Эта тема закрыта. Ужасы отменяются, теперь всё будет по-другому.
— Всё будет хорошо, я тебе обещаю, — сказал он, и я сразу ему поверила.
Власть наделяет могуществом. Она почему-то редко делает талантливых людей добрыми волшебниками, чаще они становятся злыми гениями. Зло притягивает сильнее, потому что оно сложнее добра, оно хитрее, умнее и изобретательнее, — зло ставит своим последователям более высокую планку.
Я всегда тянулся к вершинам, пытался изменить мир и бесконечно злился на него за причиненные мне обиды. Я знал, насколько я талантлив, и покорял одну высоту за другой. У меня в руках происходили чудеса, в которые не верил я сам, но я не давал себе ни минуты на гордыню и похвалы в собственный адрес, я фанатично шел дальше, доводя свой талант до безупречного мастерства, до уверенной блестящей перфекции.
Я мог приготовить что угодно. За секунду я мысленно выстраивал идеальную формулу, выводил единственно верный баланс элементов, сочетал несочетаемое и получал результат, каждый раз удивляя себя. Оставалось только пойти в лабораторию и спокойно, не торопясь, повторить всё в пробирке.
Очень скоро обо мне заговорили. Шепотом, с оглядкой. Я стал странным фантомом, о котором знал каждый, но никто никогда не называл моего имени и не говорил обо мне в открытую. Я думал, они будут восхищаться моим талантом и восхвалять меня за то, что я излечу их неизлечимые недуги и смогу спасти от неизбежного, но оказалось, им было нужно совсем другое. Я долго не знал, как с этим смириться, но потом принял правила их игры.
Я ушел от них, я стал жить отшельником. Но в своей маленькой лаборатории я чувствовал себя властелином мира на берегу бескрайнего океана. Я властвовал над этим миром, в моих пробирках таилось великое могущество, равное по силе нескольким атомным реакторам.
Мой мир пошатнулся, когда я недосчитался всего одной из них этим утром.
Марк пришел почти на час раньше, и сюрпризы на этом не закончились. Я открыла дверь и не смогла разглядеть его за горой темно-красных пионов. Он положил цветы прямо на пол, не говоря ни слова, взял в ладони мое лицо и поцеловал меня.
Этот поцелуй уже не был настолько странным, как тот, первый. Сейчас мы по-настоящему целовались, но я всё равно не чувствовала себя свободно: Марк целовал меня так старательно, как будто сдавал спортивный норматив по поцелуям.
Потом он вдруг остановился и сказал:
— Что такое? У тебя глаза открыты, ты подглядываешь? Что-то не так?
Я покачала головой, всё еще зажатой между его теплыми ладонями:
— Нет, всё так. Я просто не ожидала.
— Я сам не ожидал, — сказал он и снова коснулся моих губ. — Я вообще ничего этого не ожидал. Откуда ты взялась…
