Что бы обо мне тогда подумали – если бы я оставила его позади, а сама жила себе припеваючи? И он бы просто умирал у меня на глазах.
Обри так и не простила меня за то, как я с ним обошлась. Может, Люк был ей дороже меня. Она ухмыльнулась и сощурила глаза, когда я рассказала, что порвала с ним – будто ждала развязку этой жуткой шутки. Несколько минут она просто молчала. Я тоже выдержала паузу, потягивая маленькими глоточками горький кофе, насильно возвращаясь мыслями в те времена, когда мы жили вместе, и молчание значило мир и покой.
С первых слов я все поняла. Она спросила, как Люк. Когда я сказала, что с ним все будет в порядке, она сцепила руки на затылке и вперила в пол яростный взгляд. Я была, как Прометей на скале, и видела, как она уже точит свой орлиный клюв. Она прекрасно знала, что сердце у меня разрывается и мне было некогда заштопать раны, но все равно на меня напустилась – раздувая бурю презрения.
Понимаю, я ее ошарашила; она-то думала, что знает меня, а я предала этот образ.
Она медленно встала, не говоря ни слова, взяла свой рюкзак и проследовала к выходу – подмяв под красными пятками задники туфель.
Сперва я просто потеряла дар речи. Она отвернулась от меня, когда я больше всего в ней нуждалась. У меня никого, никого не осталось, а Обри ушла, как будто она выше этого. Потом я вскипела от злости. В мгновение ока я вспомнила все моменты, когда она показывала себя не в лучшем свете: корчилась от зависти или изрыгала грубости, и, не успев осознать, что я делаю, я уже кричала, кричала, кричала на нее во всю глотку. Горло жгло, и я харкала кровью.
Наверное, я ее перепугала.
– Пойду сама с ним встречусь, – тихо сказала она. – Поверить не могу, что ты на это решилась.
Если хочешь кого-то к себе привязать, не стоит с ними слишком сближаться. Не будет никакого доверия. Двое самых дорогих мне людей бросили меня, и оба одинаково взглянули на меня в последний раз через плечо. Сверкнув глазами, с озабоченно бледным лицом, как будто та я, которую они когда-то знали, умерла.
В тот день в музее я впервые увиделась с Люком с той ночи у него на квартире и душой и телом словно бы перенеслась назад, в мое прошлое «я», разбитое на части. Он как будто даже был в той же одежде. Я чуть не задыхалась подо всеми слоями одежды, и, хотя мне отчаянно хотелось распахнуться, вздохнуть полной грудью, я не могла и пальцем пошевелить, лишь бы он меня не увидел. Его руки, лицо – вот и все, что видела, все вокруг плыло перед глазами, точно мы стояли на раскаленной плите.
Вспомнив, как дышать, я стала медленно вдыхать через нос. Интересно, помог бы он мне, если б я упала в обморок прямо тут, на полу? Увидел бы он меня прежней? Стоит ли к нему подойти? Встать рядом и взглянуть на него с той стороны витрины, как призванный заклятием призрак из прошлого?
Он был всецело поглощен композицией на витрине, приблизив лицо к птичьим чучелкам. Я видела, как он наматывает кусочки проволоки вокруг их коготков, укрепляя их мертвую хватку на сучках и веточках, которые они звали домом. Он то и дело рылся в чемоданчике в поисках какого-нибудь инструмента и, поднимая глаза на витрину, откидывал челку и прикрывал правый глаз, точь-в-точь, как раньше, разрисовывая своих человечков.
Я передвинула руки по краю скамейки и вцепилась в нее, оставив за собой след запотелых отпечатков. Сердце у меня зашлось. Он же наверняка меня слышит? Каждое слово барабанным боем раздавалось у меня в голове. Я крадучись пододвинулась к краю скамейки. Чем ближе я подбиралась к нему, хотя бы даже на самую малость, тем явственнее ощущала невидимый ток между нами, подпитываясь от него и набирая силу с каждым дуновением. Я бы и дальше с жадностью пила из этого источника в попытках заполнить бездонную пустоту внутри. У меня голова шла кругом, а в ногах покалывало от неудержимого желания спрыгнуть, вскочить и броситься вперед. Я не имела ни малейшего понятия, что ему сказать, но мне необходимо было доказать ему, что он все еще мой. Может быть, тогда он мне вернет осколок моего сердца.
Затаив дыхание, словно перед прыжком, я уже накренилась вперед, как вдруг какая-то фигура подошла к нему со спины. Я отсела назад и вытянула шею посмотреть, кто это. Женщина, моя ровесница, в темнокрасном флисовом кардигане музейного смотрителя. Она низко склонилась к нему и поцеловала в ухо. Он откинулся назад и что-то тихо ей сказал, не отрывая взгляд от скворцов. Она показала на что-то в витрине – я не видела, на что, – и он запустил туда руки. Щека к щеке, они стояли рядышком, рассматривая витрину. А его отросшие кудряшки сплетались с ее струящимся хвостиком.
Теперь мне кажется, она его и вовсе не целовала. Может, просто что-то шепнула на ухо. Он даже не взглянул на нее, и сейчас я даже не уверена, смотрела ли она ему в глаза. Но близость их меня отпугнула, и я умчалась, не оставшись досмотреть реакцию Люка. Даже не помню, как доехала до дома. Каким-то чудом осталась цела.
Доехав до дома, я распахнула настежь переднюю дверь, пронеслась по коридору через кухню и оттуда выскочила через заднюю дверь. Теперь-то незачем закрывать за собой двери.
Я заглянула в сарай, достав оттуда садовый топорик, и пробуя наперевес его размах, зашагала по мокрой траве. Дойдя до края сада, я тут же накинулась на ягодный куст, разрубая в щепки сраные настырные ветки, а я ведь даже не сажала этот чертов куст и видеть его не хотела, только он все возрождался к жизни, снова и снова, как вампир – восставал из могилы.
21
Чего я изначально ждала? Когда все только начиналось? Я ничего не забыла. Смерть мамы я не застала. И не видела, как она медленно, но верно увядала. Я не знаю, как оборвалась ее жизнь, ведь меня там не было. С того последнего приезда в ноябре я больше у нее не бывала. Я ее отпустила, и все эти месяцы она угасала одна, захлебываясь в собственном теле.
Вернулась я только тогда, когда ее уже не стало.
Может быть, поэтому сейчас я тоже одна. Поэтому, хотя мое время почти истекло, я все еще жду, ощущая во рту сладость горячего молока. Поэтому накинула «приветственное» платье
