переменилось, какой-то сдвиг во внутренней политике. «Истон Гроув» решила улучшить свой имидж и представила новую доступную программу с бюджетными альтернативами для обычных людей. Преподнеся ее как наилучший способ склеить мировой раскол. Эта вторичная программа предполагала с помощью генетических тестов выявлять биосовместимых индивидов (даже с разных континентов), которые в силу биологической схожести могли обойтись одним ovum organi на двоих, а риски отторжения пересаженных органов таким образом практически сводились к нулю. Это общее ovum organi могло обеспечивать имплантатами обоих членов, в то время как они делили на двоих финансовое бремя. Фактически они разделяли членство на двоих, соединяя две жизни в одно неделимое целое.
«Истон Гроув» всенародно заявила: целые семьи смогут приобрести долголетие. Так вещал вкрадчивый голос за кадром на фоне кинохроники с молодыми парами в деревянных загородных домиках и ушедшими на заслуженный отдых экспатриантами на пляже в Акапулько. Тот самый голос из первой рекламы с прекрасной летней парочкой, извечно созерцающей озеро. Эта новая программа прельщала даже больше, чем эксклюзивное членство на одного, – все благодаря концепции единения. Разделить с кем-то такую тайну – и такую близость. В каком-то смысле это было равноценно возвращению в бронзовый век, когда мы все трудились заодно, чтобы выжить. Как сообщество, но в данном случае – сообщество из двух людей. На работе все только о том и говорили, какую это вселяет надежду, вот только о цене никто не заикался.
За пару лет до этого я распродала последние картины из маминого запасника. Сидя перед телевизором, я вопрошала, обращаясь к белым стенам, что же мне делать. Наследство мое хранилось в банке, что ни день напоминая мне о хрупкости человеческой жизни – даже если жить на всю катушку, как жила мама. Это была ее страсть, переплавленная в бездушный капитал, и я должна была вложить его во что-то стоящее. Оглядывая комнату, я не находила ответов. Свет проливался только с маминых картин – иллюстраций жизни, которым было суждено ее пережить. Она останется навеки в сердцах коллекционеров. Она достигла бессмертия, о каком обычно люди только мечтают. А чего добилась я, чтобы она могла мной гордиться? Я не знала даже, кем мне быть, не говоря уже о том, чем заняться. Но раз ее искусство было вечно, так может, выручка с него тоже?
В тот же вечер я оставила на сайте «Истон Гроув» заявку, и маленькая я с картины мамы понимающе кивнула. Еще семь лет ушло на то, чтобы они со мной наконец-то связались. Остальное – уже история.
В договоре с «Истон Гроув» было сказано, что мы с Артом должны показать себя как слаженная пара – более чем слаженная. Им нужна была хорошая реклама: трогательные истории двух людей – сведенных вместе разделить долголетие, – которые строят свой собственный мир вместе с «Гроув». Пример того, как совместное владение ovum organi может перерасти в партнерство по любви. А если «Гроув» удалось бы доказать, что членство также повышает шансы на профессиональный успех, то программа приобрела бы еще больший престиж, а с ним – финансирование и повышенный интерес к их новейшим экспериментальным исследованиям.
Я все еще была с Люком, когда впервые встретила Арта. Мы уже два года были вместе – далеко не вечность, если мыслить глобально, но я его считала спутником жизни. Я ему не говорила, что вступила в эту программу, пока не выпустилась с первого этапа. Это был единственный секрет, который я делила только с тенью мамы под покровом ночи. С ней я и должна была его разделить: ее тело стало частью этих новых учреждений. Ее кровь изо дня в день текла по их трубам.
Когда мы с Люком были вместе, я старалась выкинуть из головы эту тайну, а стоило ей снова закрасться мне в душу (иногда по телевизору что-то услышишь, иногда на улице подслушаешь чей-нибудь разговор), я целовала Люка и отметала эти мысли.
Я не воспринимала это как предательство, потому что до последнего не верила, что это правда происходит.
Конечно, мы с ним обсуждали «Истон Гроув» – как и все остальные. Но я старалась не углубляться в то, что он на самом деле думает, потому что не хотела обжечься. А когда я все-таки его спросила, без обиняков, опьяненная вином и высокомерием, он скривился и ответил, что долго они не протянут. «За ними нет движущей силы, – вот как он выразился. – Безыдейные люди».
Я, наверное, всегда надеялась, что когда-нибудь он тоже станет членом «Гроув». Мы не смогли бы разделить с ним ovum organi, но если бы мы оба нашли совладельцев… Хотя, наверное, из этого бы ничего вышло. Пустые мечты.
Я долго врала ему, пока наконец не призналась.
Я тогда приехала к нему с ночевкой. Он тут же с порога почуял неладное и сразу начал оплетать меня словами утешения, как нежными лентами. Нужно было действовать быстро, время и так на исходе; мы даже сесть не успели, как я оборвала его на полуслове. Он смотрел на меня непонимающим взглядом, и я начала тараторить, рассказывать ему о своей «генетической предрасположенности». Нельзя назвать это ложью, просто я мухлевала, передергивала факты. Кто сказал, что я и правда не предрасположена к болезни, которая унесла мою маму? И это я еще не знала, что случилось с отцом, кем бы он ни был. Но мои настоящие слабости были больше эмоционального характера.
И даже тогда я исказила правду.
Он не умолял. Как я думала. Я представляла, что он будет плакать, гарпуном тащить меня за самое сердце, а в итоге – затянувшаяся тишина, какой-то вакуум, дурнота. Я его даже подначивала: мол, неужели ему все равно, неужели он не хочет спасти меня? Повисла долгая пауза, и он просто сидел, уставившись на свои открытые ладони на коленях, а потом сказал, что не может стоять на пути к моему спасению, но мне лучше уйти. Он даже не взглянул на меня – просто указал на дверь, и какая-то частичка меня в тот момент откололась. Такие раны не заживают. Я сказала себе и ему, что имею полное право решать, как мне жить свою жизнь, а если кто-то этого не разделяет, то мне и незачем впустую тратить время. Он так и не вернул мне отнятый осколок.
Но я и не пыталась после этого с ним связаться – а смысл? Он явно дал понять, что не хочет меня больше видеть, и сам никогда не звонил. Все равно это было бессмысленно. Как я могла начать новую жизнь с Артом, если все еще любила Люка?
