Анkа Троицкая
Край глаза
Чувства вернулись с каплей ледяной воды, упавшей на лицо. Мальчик сморщился и, не думая, сделал движение утереться рукавом. Он почувствовал запах ржавых водопроводных труб и вспомнил о своем падении в подвале. Он решил, что потерял сознание, потому что не знал, сколько времени он пролежал на неудобной и колючей груде битых кирпичей. Он где-то уже слышал, что если не можешь вспомнить кусок времени, то ты либо спал, либо валялся в обмороке. Уснуть на кирпичах — дело не простое. Значит, он был без сознания. Вот круто! Это первый раз! Теперь в школе можно будет похвастать Никаше, которого уже два раза вырубало мячом по голове.
Мальчик приподнялся на локте и уставился в темноту. Ого! Выходит, он до ночи провалялся. Его уже обыскались, поди. В подвальное окошко, которое снаружи было в стене дома у самой земли, а в подвале наоборот — под потолком, проникал бледный и какой-то странный свет. Мальчик не мог дотянуться до окошка, и поэтому сразу побежал к двери. Он по ступенькам взбежал до уровня крыльца и толкнул решетчатую дверцу. Она открылась, потому что её никогда и никто не запирал. Запирались только сами квартирные кладовые. Именно поэтому пацаны и играли в этом подвале, забираясь на отопительные трубы и покрываясь пылью стекловаты и паутиной.
Мальчик вышел во двор дома и оглянулся на окна. В некоторых еще горел свет. Интересно, который час? Он, не увидев во дворе ни одной живой души, кинулся к подъезду и взбежал по лестнице на второй этаж. У своей квартиры он нажал на дверной звонок, но не услышал обычного глухого дребезжания внутри. Ему никто не открыл. Проверил номер на всякий случай. Он позвонил ещё и даже сбегал опять во двор, чтобы убедиться, что свет на кухне именно его квартиры, действительно, ещё горит.
Позвонив ещё разок, — длинно и зло, — он толкнул дверь. Она была не заперта. Он вздохнул с досадой и раздражением, и затопал прямо на кухню.
Кухня была пуста. Комнаты — тоже. Вот это да! Куда все подевались? Наверное его же и ищут. На часах он ожидал увидеть не меньше полуночи, но часы показывали шесть двадцать. Он прекрасно помнил, что пришел из школы в пять, поел, посидел немного над уроками и в шесть убежал играть в подвал. Там он должен был встретить своего приятеля Мишку, но тот никак не приходил. Он помнит, как он полез по трубам в так называемый верхний тайник, и как под ним проломилась гнилая фанера… А дальше что?
Мальчик подошел ближе к часам, с подозрением прислушиваясь. Так и есть. Они стоят. А он-то уже не знал что и думать.
Мальчик постучался к соседке, тёте Саше. Не хотелось ее будить среди ночи, но… Соседка не открыла. Мальчик запаниковал. Он толкнул ее дверь от отчаянья, и запаниковал еще больше, потому что чужая дверь тоже с готовностью распахнулась, медленно приглашая его в полумрак прихожей. Он вошел, но вышел уже через пару минут, потому что квартира тети Саши тоже была пуста, а часы также стояли. Он бегал по всем этажам, звонил во все квартиры, к знакомым и незнакомым. Он кричал, звал, никак не способный понять три вещи: почему все часы остановились в один момент, почему он никого не может найти, и почему они все ушли, не заперев дверь? Он стоял на крыльце и подумывал попытать счастья в соседнем доме. Он уже обратил внимание на тот факт, что улица тоже пуста, и даже далекого гула машин не слышно, как вдруг кто-то сказал старческим голосом:
— Да ты, парень, совсем туго соображаешь. Мне так пяти минут хватило.
Мальчик вздрогнул и застыл. Ему стало холодно от страха, а по левой ноге побежала горячая струйка. Голос говорил из-под тени беседки во дворе, которая была черна, как пасть пещеры. Сидящий там шевельнулся и наклонился вперед. В полосу бледного света попало пол-лица, покрытое морщинами. Оно ухмыльнулось и опять заговорило:
— Да знаю я… У тебя и сердце, вроде как, стучит, и дышишь ты, как птичка… Поди, вспотел? Штаны замочил? Э-эх… Это пройдет. Это все ты скоро забудешь, и оно пройдет. Даже запах.
Из тени с кряхтением поднялся человек в зимней куртке и вышел из беседки. Он не смотрел на мальчика, но продолжал говорить.
— Первую неделю мне ужасно хотелось кушать и водочки хотелось. Э-эх… Но и это прошло. Спина уже не болит. Это я так… по привычке… Э-эх! Как прямо ходить, я ведь тоже не помню…
Он, наконец, повернулся к мальчику, и тому показалось, что старик этот ему знаком. Ну, конечно. Он жил в соседнем подъезде. Его часто можно было видеть с большой брезентовой сумкой и газетой под мышкой. Он, вот так же медленно, с кряхтением, спускался по ступенькам крыльца и брел в магазин, потом сидел в этой беседке и читал газету около часа. Он ни с кем не разговаривал, и к нему никто не ходил. Потом он пропал… примерно год назад, и никто, наверное, даже не заметил. Мальчик вспомнил его, потому что, как и прочие дворовые ребята, злился, что старик занимает беседку, которая была для них и древним замком, и тыловым штабом, и космическим кораблём.
— Что происходит? Где все?
Мальчику все еще было страшно, но он пришел в себя и был рад, что теперь есть кого расспросить. Он силился вспомнить, как звали этого старика, и не мог. Старик подошел ближе и вынул из кармана куртки обрывок газеты.
— Послушай, Эрик…. Тебя ведь Эрик зовут? Да-да… Я всех в нашем дворе знаю. Ты мне сам вот что скажи, какое сегодня число?
Мальчик, которого, действительно, звали Эриком (или Эврикой, как его окрестили одноклассники, за пятерки по физике), на минуту задумался.
— Сегодня восемнадцатое октября.
Старик протянул Эрику обрывок газеты, на которой была видна дата — десятое ноября, только годом раньше.
— Чуть больше года, стало быть прошло, — вздохнул старик, — мне казалось, что не меньше двух. А я так и не нашел, что меня здесь держит.
— Я ничего не понимаю, — сказал Эрик, — Что прошло, после чего? Держит вас где? Куда все пропали? Почему так темно, если фонари горят? Где машины и ночное такси? Почему в окнах горит свет, а земля черная, не отсвечивает? Что это за сизый дым?
