чем безобиднее мотивировка ошибки, чем менее избегает осознания мысль, которая проявляется в этой ошибке, тем легче разгадать явление, когда на него обращают внимание. Наиболее простые случаи обмолвок замечаются немедленно и исправляются самопроизвольно. Там же, где мотивировка создается вытесненными побуждениями, требуется тщательный анализ, который порой сталкивается с затруднениями, а порой и вовсе не удается.
Соответственно, мы вправе принять последние соображения за свидетельства того, что удовлетворительное разъяснение психических условий, определяющих ошибочные и случайные действия, возможно получить лишь посредством иных методик и подходов. Хотелось бы, чтобы снисходительный читатель усмотрел из этих рассуждений следующее: сам предмет выделен довольно искусственно из более обширной связи.
* * *
VII. Наметим в нескольких словах хотя бы направление, ведущее к этой более обширной связи. Механизм ошибок и случайных действий, насколько мы познакомились с ним при помощи анализа, в наиболее существенных пунктах обнаруживает совпадение с механизмом образования снов, который я разобрал в моей книге о толковании сновидений (глава о «работе сновидений»). Уплотнение и компромиссные образования (контаминации) обнаруживаются здесь и там. Ситуация одна и та же: бессознательные мысли находят выражение необычным путем, посредством внешних ассоциаций, в форме видоизменения других мыслей. Несообразности, нелепости и погрешности содержания наших сновидений, в силу которых сон едва ли не исключается из числа результатов психической деятельности, образуются тем же путем (пусть и при более свободном обращении с подручными средствами), что и обычные ошибки нашей повседневной жизни. В обоих случаях мнимая неправильность функционирования находит объяснение в своеобразном наложении друг на друга двух или более правильных актов.
Из этого совпадения следует важный вывод. Особый вид деятельности, наиболее яркий результат которой мы видим в содержании сновидений, не следует всецело относить к сонному состоянию психики, раз уж мы в оплошностях и погрешностях находим столь обильные доказательства того, что он проявляется и наяву. Та же связь не позволяет нам усматривать в этих психических процессах, столь аномальных и причудливых на вид, следствия глубокого распада душевной жизни или болезненные состояния функционирования.
Верное суждение о той странной психической деятельности, которая порождает и ошибочные действия, и сновидения, возможно лишь тогда, когда мы убедимся, что симптомы психоневроза, в особенности же психические образования истерии и навязчивого невроза, повторяют в своем механизме все существенные черты этой деятельности. Вот отправная точка для дальнейших исследований. Впрочем, рассмотрение ошибочных, случайных и симптоматических действий в свете этой последней аналогии представляет также особый интерес по другой причине. Если сопоставить их с плодами психоневроза, с невротическими симптомами, то приобретут смысл и основание два широко распространенных утверждения: что граница между нормальным и аномальным в психике непрочна и что все мы немного нервозны. Независимо от врачебного опыта можно конструировать различные типы такого рода нервозности, пусть едва намеченной, – это formes frustes[231] невроза, т. е. случаи, когда симптомов мало или когда они выступают редко или не резко; когда, таким образом, невелико число, степень или продолжительность болезненных явлений. При этом, не исключено, упускается из вида как раз тот тип, который, по-видимому, чаще всего стоит на границе между здоровьем и болезнью. Это тип, в котором проявлениями болезни служат ошибочные и симптоматические действия; он отличается именно тем, что симптомы сосредоточиваются в области наименее важных психических функций, тогда как все, что может притязать на более высокую психическую ценность, протекает свободно от расстройств. Противоположное распределение симптомов – их проявление в наиболее важных индивидуальных и социальных функциях, благодаря чему они оказываются в силах нарушить питание, сексуальное поведение, обычную работу, общение с людьми, – свойственно тяжелым случаям невроза и характеризует их лучше, чем, скажем, множественность или наглядность проявлений болезни.
Общее же свойство самых легких и самых тяжелых случаев, присущее также ошибкам и случайным действиям, заключается в том, что эти явления возможно свести к не до конца вытесненному психическому материалу, который, будучи смещенным из области сознательного, все же не лишен окончательно способности проявлять себя.
О сновидении
Перевод выполнен по изданию 1942 г. со всеми авторскими исправлениями и дополнениями
I
Во времена, которые можно назвать преднаучными, люди не затруднялись в нахождении объяснений для сновидений. Вспоминая сон по пробуждении, они усматривали в нем хорошее или дурное предзнаменование со стороны высших – божественных или демонических – сил. С расцветом естественно-научного мышления вся эта исходная мифология превратилась в психологию, и в настоящее время лишь немногие из образованных людей сомневаются в том, что сновидение является продуктом психической деятельности самого сновидца.
Впрочем, с отпадением мифологической гипотезы сновидение стало нуждаться в объяснении. Условия возникновения сновидений, отношение последних к душевной жизни при бодрствовании, зависимость от внешних раздражений восприятия во время сна, многие странности содержания сновидения, чуждые бодрствующему сознанию, несовпадение между образами и связанными с ними аффектами, наконец быстрая смена картин в сновидении и способ их смещения, искажения и даже выпадения из памяти наяву под влиянием сознательных мыслей – все это наряду с прочими факторами уже сотни лет ожидает удовлетворительного разъяснения. Важнее всего вопрос о значении сновидения – вопрос, имеющий двоякий смысл: во‑первых, речь идет о выяснении психического значения сновидения, его связи с другими душевными процессами и его биологической функции; во‑вторых, желательно знать, подлежат ли сновидения толкованию, обладают ли особым «смыслом» отдельные элементы их содержания, как нам уже привычно наблюдать в других психических образованиях.
В оценке сновидения можно выделить три направления. Одно из них, которое как бы вторит древней переоценке снов, находит свое выражение у некоторых философов, утверждающих, что в основе сновидения лежит особая душевная деятельность, этакая более высокая ступень развития духа; например, Шуберт[232] (1814) полагал, будто сновидения освобождают дух из-под гнета внешней природы, а с души сбивают оковы чувственного мира. Другие мыслители, не заходя настолько далеко, настаивали на том, что сновидения по своей сути проистекают из психических побуждений и тех душевных сил, которые в течение дня не могут свободно проявляться (см. о фантазиях во сне у Шернера и Фолькельта[233]). Многие наблюдатели приписывают сновидению способность к бурной деятельности – по крайней мере, в таких областях, как область памяти.
В противоположность этому мнению большинство авторов-врачей придерживаются того взгляда, что сновидение едва ли заслуживает считаться психическим явлением; они заявляют, что единственными побудителями сновидения являются чувственные и телесные раздражители, которые либо приходят к спящему извне, либо случайно возникают в нем самом; содержание сна, следовательно, имеет не больше смысла и значения, чем, например, звуки, вызываемые «десятью пальцами человека, несведущего в музыке, когда они пробегают по клавишам инструмента» (Штрумпель[234], 1877). Сновидения
