расстроенное слово связано с расстраивающей мыслью (часто бессознательной) какой-либо странной внешней ассоциацией. В примерах из моих анализов, которые я привел, вся речь находится под влиянием мыслей, действенных и одновременно совершенно бессознательных; их или выдает само расстройство мыслей (Klapperschlange – Kleopatra), или они производят косвенное влияние за счет того, что позволяют отдельным единицам сознательно задуманной речи взаимно расстраивать друг друга (пример – Ase natmen и Hasenauer). Задержанные бессознательные мысли, из которых проистекает расстройство речи, могут иметь самое разнообразное происхождение. Этот обзор не приводит нас, таким образом, к обобщению в каком бы то ни было направлении.
Сравнительное изучение примеров очиток и описок ведет к тем же результатам. Отдельные случаи здесь, как и при обмолвках, обязаны, по-видимому, своим происхождением процессу уплотнения, который не поддается дальнейшей мотивировке (пример – der Apfe). Впрочем, любопытно было бы все же узнать, не требуется ли каких-то особых условий для того, чтобы произошло подобного рода уплотнение, правомерное во сне, но аномальное наяву. Наши примеры сами по себе не дают ответа. Однако я не делал бы отсюда вывода о том, что таких условий (за вычетом разве что ослабления сознательного внимания) вовсе не существует, поскольку другие данные показывают, что именно автоматические действия отличаются правильностью и надежностью. Скорее, стоит подчеркнуть, что здесь, как часто бывает и в биологии, нормальное или близкое к нормальному менее благоприятно для исследования, нежели патологическое. Надеюсь, что разъяснение более тяжелых расстройств прольет свет на темные места, что остались при изучении и толковании наиболее легких случаев расстройства.
При очитках и описках также нет недостатка в примерах, обнаруживающих более отдаленную и сложную мотивировку. Пример «в бочке по Европе» – очитка, объясняемая влиянием отдаленной, по сути, чуждой мысли, порожденной вытесненными завистью и честолюбием; она использует слово Beförderung для установления связи с безразличной и безобидной темой в прочитанном. В примере с фамилией Буркхард сама фамилия выступает «словесным переключателем» того же рода.
Нельзя не признать, что расстройства функции речи возникают легче и требуют меньшего напряжения со стороны расстраивающих сил, чем расстройства других психических функций.
На другой почве стоим мы при исследовании забывания в собственном смысле этого слова, т. е. забывания минувших переживаний (от этого забывания в строгом смысле можно было бы отделить забывание собственных имен и иностранных слов, рассмотренное в главах I и II, которое можно назвать «ускользанием», а также забывание намерений, которое можно обозначить как «упущение»). Основные условия нормального забывания нам неизвестны[230]. Не следует упускать из вида и тот факт, что далеко не все будто бы забытое забывается на самом деле. Наше объяснение применимо только к тем случаям, когда забвение застает врасплох, нарушая правило, в силу которого забывается неважное, а важное удерживается в памяти. Анализ тех примеров забывания, которые, на наш взгляд, нуждаются в особом объяснении, каждый раз обнажает в качестве мотива забывания нежелание вспоминать то, что способно вызвать тягостные переживания. Мы приходим к предположению, что этот мотив стремится проявлять себя повсюду в психической жизни, но другие, встречные силы мешают ему делать это сколько-нибудь регулярно. Объем и значение этого нежелания вспоминать тягостные ощущения заслуживают, как представляется, тщательнейшего психологического рассмотрения. Кроме того, нельзя отделять и вопрос о том, каковы те особые условия, которые в ряде случаев делают возможным забывание, каковое выступает общей и постоянной целью.
При забывании намерений на передний план выходит также другой фактор: конфликт, о котором при вытеснении тягостных для воспоминания событий можно лишь догадываться, становится осязаемым, и при анализе соответствующих примеров мы неизменно находим встречную волю, которая противится данному намерению, но целиком его не устраняет. Как и при описанных выше оплошностях, здесь наблюдаются два типа психических процессов: встречная воля либо непосредственно направляется против намерения (когда последнее более или менее значительно), либо же по своей сути чужда намерению и устанавливает с ним связь путем внешней ассоциации (когда намерение почти безразлично).
Тот же конфликт господствует и в случаях ошибочных действий. Побуждение, обнаруживающее себя в форме расстройства действия, обычно оказывается противоположным стимулом, а еще чаще какой-то посторонний позыв пользуется удобной возможностью при совершении действия проявить себя в форме его расстройства. Случаи, когда расстройство происходит в силу внутреннего протеста, принадлежат к числу более значительных и затрагивают также более важные действия.
В случайных или симптоматических действиях внутренний конфликт постепенно отступает на задний план. Эти моторные проявления, мало ценимые или полностью игнорируемые сознанием, служат выражением для различных бессознательных или вытесненных позывов. По большей части они суть символические выражения фантазий и пожеланий.
По первому вопросу – о том, каково происхождение мыслей и позывов, выражающихся в форме ошибок, – можно сказать, что в ряде случаев происхождение расстраивающих мыслей от подавленных позывов душевной жизни может быть легко показано и доказано. Эгоистические, завистливые, враждебные чувства и побуждения, испытывающие на себе давление морального воспитания, нередко у здоровых людей находят воплощение в ошибочных действиях, чтобы так или иначе проявить свою наличную, но отвергаемую высшими душевными инстанциями силу. Допущение этих ошибочных и случайных действий в немалой степени сходно с удобным способом терпеть безнравственность. Среди таких подавленных позывов заметную роль играют различные сексуальные помыслы. Если они столь редко встречаются среди мыслей, вскрытых анализом в моих примерах, то виной тому случайный подбор материала. Я подвергал анализу преимущественно примеры из собственной душевной жизни, а потому выбор носил довольно предвзятый характер, исключающий все сексуальное. В иных случаях расстраивающие мысли берут свое начало из возражений и соображений, в высшей степени безобидных на вид.
Мы подошли теперь ко второму вопросу – каковы психологические условия для того, чтобы та или иная мысль стала искать выражение не в полной форме, а в форме, так сказать, паразитарной, т. е. в виде изменения или расстройства другой мысли. На основании наиболее ярких примеров ошибочных действий велик соблазн искать эти условия в том отношении, которое устанавливается к функции сознания, в определенном, более или менее ясно выраженном характере вытесненного. Однако при рассмотрении целого ряда примеров этот характер растворяется среди расплывчатых намеков. Склонность отделываться от чего-либо по той причине, что оно подразумевает потерю времени, наряду с соображениями о том, что данная мысль не относится, в общем-то, к задуманному – вот, по-видимому, мотивировка для вытеснения какой-либо мысли, вынужденной затем искать выражение путем расстройства другой мысли; перед нами подобие морального осуждения для предосудительного эмоционального позыва – или некий плод совершенно неизвестного хода мыслей. Уяснить общую природу условий, определяющих ошибочные и случайные действия, попросту невозможно. Зато при таких исследованиях мы вправе заявить, что
