Зигмунд Фрейд
Психопатология обыденной жизни. О сновидении
Серия «Эксклюзивная классика»
Перевод с английского В. Желнинова
© ООО «Издательство АСТ», 2022
Психопатология обыденной жизни
Забывания, оговорки, нелепые действия, суеверия и ошибки
Теперь весь воздух чарами кишит,
И этих чар никто не избежит[1].
И. В. Гете. «Фауст» (часть II, действие 5)
Перевод выполнен по изданию 1929 г., расширенному и дополненному в сравнении с первоначальным вариантом 1901 г.
Глава I
Забывание имен собственных
В 1898 г. я поместил в «Ежемесячнике психиатрии и неврологии» небольшую статью «О психическом механизме забывчивости»[2]. Содержание этой статьи послужит отправной точкой более подробного обсуждения. На примере, взятом из моей собственной жизни, я подверг психологическому анализу чрезвычайно распространенное явление – временное забывание собственных имен – и пришел к тому выводу, что этот вполне повседневный и в целом лишенный значимых практических последствий вид расстройства психических функций (а именно, способности к припоминанию) допускает объяснение, выходящее далеко за пределы принятых мнений.
Психолог, которого попросят объяснить, почему столь часто мы оказываемся не в состоянии припомнить знакомое имя, довольствуется, скорее всего, замечанием, что имена собственные вообще подвержены выпадению из памяти более всех прочих элементов, составляющих наши воспоминания. Дополнительно психолог выдвинет ряд более или менее правдоподобных предположений в доказательство этого своеобразия собственных имен, однако вряд ли сумеет усмотреть в этих событиях какую-либо иную причинную зависимость.
Для меня поводом для более пристального внимания к забыванию собственных имен стали наблюдения за некоторыми частностями в поведении отдельных индивидуумов (разумеется, подобное встречалось и встречается далеко не во всех индивидуальных случаях без исключения). Под такими случаями я подразумеваю те, когда чье-либо имя не просто выпадало из памяти, но и припоминалось неверно. Попытки вспомнить имя, ускользнувшее из памяти, приводят на ум другие – подставные, если угодно – имена; мы немедленно опознаем эти имена как ошибочные, но они упорно возвращаются и проявляют величайшую навязчивость. Сам процесс, который должен вести к воспроизведению искомого имени, тем самым как бы слегка видоизменяется и обусловливает своего рода подмену имен. Мне представляется, что указанное изменение вовсе не является произвольной игрой психики, что оно проистекает из неких правил, которые возможно выявить и которые подчиняются определенным закономерностям. Иными словами, я предполагаю, что подставляемое имя (имена) состоит в известной связи с позабытым именем; если эту связь удастся обнаружить, мы сможем, хочется надеяться, пролить свет на обстоятельства забывания имен.
В упомянутой статье я рассматривал в качестве примера имя того художника, кисти которого принадлежит фреска «Страшный суд» в соборе итальянского города Орвието[3]. Вместо искомого имени – Синьорелли – на ум упорно приходили два других – Боттичелли и Больтраффио, причем я сразу понимал, что эти подставные имена ошибочны и отвергал их, а когда мне назвали правильное имя, я признал его без малейших колебаний. Стремление установить, под какими влияниями и в силу каких ассоциаций воспроизведение имени Синьорелли оборачивалось ложным припоминанием имен Боттичелли и Больтраффио, привело меня к следующим выводам.
а) Причину того, почему имя Синьорелли ускользнуло из памяти, не следует искать ни в особенностях этого имени самого по себе, ни в психологическом характере того стечения обстоятельств, когда все случилось. Само по себе имя это было мне известно не хуже, чем подставное имя Боттичелли, – и несравненно лучше, чем подставное имя Больтраффио[4], о носителе которого я знал только, что этот художник принадлежал к миланской школе. Сами обстоятельства забывания имени выглядели совершенно безобидными и никак не помогали разобраться: вместе со случайным попутчиком мы ехали из Рагузы (в Далмации) в Герцеговину, беседовали, в частности, о путешествиях по Италии, и я спросил моего спутника, бывал ли он ранее в Орвието и видел ли знаменитые фрески художника (имя выпало из памяти).
б) Понять, почему подлинное имя художника забылось, я сумел, лишь когда припомнил, о чем мы со спутником говорили ранее; тогда-то и стало ясно, что виной всему вторжение предшествующей темы в продолжение беседы. Непосредственно перед тем, как спросить попутчика, доводилось ли ему бывать в Орвието, я обсуждал с ним нравы и обычаи турок, проживающих в Боснии и Герцеговине. Я рассказывал со слов одного коллеги, лечившего этих людей, что для них привычно глубоко доверять врачам и покорно принимать удары судьбы. Если им говорят, что больной безнадежен, они обычно отвечают: «Господин (Herr), что тут скажешь? Будь возможно его спасти, ты бы спас, мы знаем». В этом рассказе прозвучали имена и названия – Босния, Герцеговина (Herzegowina), Herr, – которые поддаются включению в ассоциативную цепочку между именами Синьорелли[5], Боттичелли и Больтраффио.
в) Полагаю, именно размышления над нравами боснийских турок оказались способными нарушить дальнейший разговор, поскольку я отвлекся от этих размышлений прежде, чем успел додумать все до конца. Помнится, я хотел пересказать моему спутнику еще один случай, связанный в моей памяти с первым. Боснийские турки выше всего на свете ценят плотское наслаждение и потому, случись у них половое расстройство, впадают в отчаяние, которое выглядит поистине странным, если учесть их смиренное ожидание смерти. Один из пациентов моего коллеги сказал однажды: «Знаешь, Herr, если лишиться этого удовольствия, жизнь вообще бессмысленна». Повторю – я хотел было пересказать эту историю, но все-таки воздержался, не желая затрагивать в разговоре с посторонним такую тему. Тем самым получилось, что я отвлек собственное внимание от развития тех мыслей, которые были связаны со смертью и половым возбуждением. Кроме того, я находился тогда под впечатлением от известия, полученного несколькими неделями ранее, когда мне случилось ненадолго остановиться в тирольском местечке Трафои (Trafoi): мой пациент, на лечение которого я потратил много усилий, покончил с собой вследствие неисцелимой половой болезни. Я уверен, что по дороге в Герцеговину ни это печальное известие, ни его предыстория не всплывали в моей сознательной памяти. Однако звуковое сходство (Trafoi – Boltraffio) заставляет предположить, пусть мое внимание было намеренно направлено в другую сторону, что это воспоминание все же пришло ко мне в ходе беседы.
г) После всего сказанного уже невозможно рассматривать исчезновение из моей памяти имени Синьорелли как простую случайность. Я вынужден признать, что здесь проявил себя некий мотив. Это он побудил меня прервать рассказ о нравах турок и отгородиться от связанных с этим рассказом мыслей,
