трактуются как всего-навсего «телесный процесс, во всех случаях бесполезный и во многих – болезненный» (Бинц[235], 1878). Все особенности сновидческой жизни объясняются бессвязной и вызванной физиологическими раздражениями работой отдельных органов или отдельных групп клеток погруженного в сон мозга.
Мало считаясь с этим мнением науки и не интересуясь вопросом об источниках сновидений, народная молва, по-видимому, твердо верит в то, что сны все-таки обладают значением, способны предсказывать будущее и это можно установить посредством какого-либо толкования, пусть содержание сна зачастую представляется невнятным. Применяемый с этой целью метод толкования заключается в том, что вспоминаемое содержание сновидения замещается другим – либо по частям на основании некоего выбранного ключа, либо целиком, причем по отношению к другому целому сон выступает символом. Серьезные же люди обыкновенно смеются над этими стараниями: мол, Traueme sind Shaueme («сны – как пена морская». – Ред.).
II
К своему величайшему изумлению, однажды я сделал открытие, что ближе к истине стоит не взгляд врачей, а взгляд народный, наполовину окутанный еще предрассудками. Дело в том, что я пришел к новым выводам относительно сновидений, применив к изучению последних новый метод психологического исследования, уже доказавший свою пользу при лечении разного рода фобий, навязчивых и бредовых идей и пр. С тех пор он под именем психоанализа был признан целой школой исследователей. Многие исследователи-врачи справедливо указывали на обилие аналогий между различными проявлениями душевной жизни во время сна и различными состояниями при психических заболеваниях наяву; посему имелись все основания надеяться на то, что будет полезным применить к объяснению сновидений тот способ, который так пригодился при анализе психопатических явлений. Навязчивые идеи и страхи настолько же чужды нормальному сознанию, как сновидения – сознанию бодрствующему; происхождение тех и других для нашего мышления одинаково непонятно. Что касается психопатических образований, практические соображения побудили выяснять их источник и способ возникновения; опыт показал, что выяснение скрытых от сознания путей, связывающих болезненные идеи с остальными содержаниями сознания, равносильно избавлению от симптомов и обузданию идей, которые прежде казались неодолимыми. То есть психотерапия стала отправной точкой для метода, примененного мною к объяснению сновидений.
Описать этот метод легко, однако пользоваться им возможно лишь после обучения и обретения известных навыков.
Если применить данный метод к другому лицу, например к страдающему фобией больному, то человеку обыкновенно предлагают сосредоточить внимание на своей болезненной идее, но не размышлять о ней, как он это часто делает, а постараться уловить – и тотчас сообщать врачу – все без исключения мысли, которые приходят на ум по поводу данной идеи. Если больной станет утверждать, что его внимание ничего не может ухватить, то необходимо настоятельно внушить, что такого рода отсутствие круга представлений совершенно невозможно. Вскоре у пациента и вправду начнут всплывать многочисленные мысли, за которыми последуют новые; впрочем, человек, производящий самонаблюдение, почти наверняка заявит, что эти мысли бессмысленны или неважны, что они не относятся к делу и пришли ему в голову совершенно случайно, без всякой связи с текущим вопросом. Сразу становится понятным, что именно такая критика со стороны больного была причиной того, что данные мысли не высказывались и даже не осознавались. Поэтому, если удается заставить пациента отказаться от всякой критики по поводу подобных мыслей и продолжать отмечать мысленные цепочки, выплывающие при напряженном внимании, можно получить достаточно психического материала, явно связанного со взятой в качестве отправной точки болезненной идеей, и обнаружится связь последней с другими идеями, а также появится возможность при дальнейшем исследовании заместить болезненную идею какой-либо новой, вполне соответствующей остальному содержанию психики.
Здесь я не могу подробно останавливаться на лежащих в основе этого опыта предпосылках и на выводах, которые можно сделать из неоспоримых успехов его применения; укажу только, что всегда возможно получить достаточный для исчезновения болезненной идеи материал, если обращать внимание именно на «нежелательные» ассоциации, «мешающие мышлению» и отвергаемые обычно самокритикой больного как бесполезный хлам.
Когда желают применить этот метод к самому себе, необходимо при исследовании немедленно записывать все приходящие случайно в голову, самые невнятные мысли.
Теперь оценим, к каким результатам приводит использование изложенного выше метода при изучении сновидений. Для этого будет пригоден любой пример. Однако по определенным соображениям я возьму в качестве примера собственное сновидение, краткое по содержанию и в воспоминании будто бы неясное и бессмысленное; содержание сна, записанное мною немедленно по пробуждении, таково:
«Общество за столом или табльдотом. Едят шпинат… Фрау Э. Л. сидит рядом со мной, повернувшись ко мне, и дружески кладет руку мне на колено. Я отстраняюсь и отодвигаю ее руку. Тогда она говорит: “А у вас всегда были такие красивые глаза…” После этого я неясно различаю как бы два глаза на рисунке – или как бы очертания стекол от очков…»
Вот содержание сновидения – по крайней мере, все, что я могу из него вспомнить. Оно кажется мне неясным и бессмысленным, но прежде всего странным. С госпожой Э. Л. я был просто знаком и никогда, насколько мне известно, не состоял в близких отношениях, даже не желал таких отношений; я уже давно ее не видел, а ее имя не упоминалось в разговорах в последние дни. Сновидение не сопровождалось никакими аффектами.
Размышление о сне не сделало его понятнее. Тогда я решил без определенного намерения и без всякой критики отмечать приходящие мне в голову мысли, выплывающие при самонаблюдении; для этого полезно разложить сновидение на элементы и отыскивать соотносящиеся с каждым из них мысли.
Общество за столом или табльдотом. Сразу вспоминается небольшой эпизод, случившийся накануне вечером. Я покинул маленькое общество в сопровождении друга, который предложил взять экипаж и отвезти меня домой. «Я, – сказал он, – предпочитаю с таксометром[236], это так занимательно – всегда имеешь перед собой что-то, на что можно глядеть». Когда мы сели в коляску и кучер установил таксометр, показавший первые шестьдесят геллеров[237], я продолжил шутку: «Мы только сели и уже должны шестьдесят геллеров». Коляска с таксометром всегда напоминает мне табльдот; она делает меня скупым и эгоистичным, ибо непрестанно твердит о моем долге; мне кажется, что долг растет слишком быстро, и я опасаюсь, что денег не хватит, а за табльдотом не могу отделаться от смешного опасения, будто получу слишком мало, если не буду заботиться о своей выгоде. В отдаленной связи с этим я продекламировал:
Они нас в бытие манят —
Заводят слабость в преступленья…[238]
Теперь вторая ассоциация с табльдотом: несколько недель назад за общим столом в гостинице одного тирольского горного
