уже поднялась и хлопотала у печи.
— Вишь, не баба, а солдат! Эка сила! — хлопнул старик ее по спине.
— Да не хватайся ты, бесстыжий! — шлепнула мужа по руке Агафья, не старая еще баба, с длинным, вздернутым носом, одетая в несколько пестрых юбок.
— Эх, и стыдлива у меня молодуха! — осклабился Иван. — Все, как девка. Не гляди, что двух мужиков схоронила…
— У-у, старый, постыдился бы: срамоту какую несет!..
Проговорили до света. В окне из тьмы стали проступать строения.
— Это у тебя новый амбар? — кивнул в окно Булавин.
— Только закончил. Хлеб здесь держу. Хотел конюшню строить, да хлебный амбар нужнее. А коней пасем у башкир в урмане.
Утром Захар пошел к Акинфию. Башкирский «князь» оказался человеком известным. Это не князь, а купец Гулякбай. О семье богачей Темирбулатовых из степной Башкирии Захар слыхал не раз.
Акинфий, коренастый, бородатый, угрюмый, сказал, что тоже идет ловить Могусюма. Он звал с собой Захара. Акинфий — знаток здешних лесов, ему обещали в городе медаль, если поймает.
Была и другая причина: Султан просил Акинфия, прислал брата. Сам Султан шел с другим отрядом из города.
Захар подумал, что у богачей Темирбулатовых, у Хамзы, Исхака свои счеты с башлыком, но каково Абкадыру идти на друга своего и приятеля. А таких, как Абкадыр, сотня. Всех, видно, подняли нынче по деревням. Похоже было, что Могусюмке пришел конец. Захару жаль было башлыка. Он еще надеялся, что тот уйдет, если вовремя спохватится.
Глава 39
НА ХРЕБТЕ
— Хибет, — крикнул со скалы Кагарман, — солдаты идут! Нукатовский кузнец бросил свою кузницу и ушел с Могусюмом. Султан указал на него, как на подстрекателя и бунтовщика, в доме у которого скрывался лазутчик. Теперь он и сам не рад, что ушел, но уж делать нечего.
Хибетка спрыгнул с лошади и стал карабкаться вверх по отвесу. Потихоньку забрался на венец, залез на верхний камень, нахлобучил шапку и стал всматриваться вдаль.
День ясный, с утра стоял мороз. К полудню потемнело, но подул холодный ветер. На венце жгло лицо.
Заснеженные утесы круто ниспадали к долине. Побелевшие гряды гор тянулись во все стороны, куда только глаз хватал. На горах чернели обрывы каменных гребней.
Внизу дорога, чуть намеченная в свежем снегу, вилась по склону, спускалась в пустынный лог и чертой пересекала его наискось.
Хибет прикрыл глаза ладонью; глядеть было больно: снег и солнце слепили.
— Где, сказал, солдаты идут?
— Вон, по дороге из лесу.
Действительно, с «азиатской» — «бухарской» — стороны хребта из соснового леса выползли черные точки. Это сани, в них едут солдаты.
— Верно, солдаты, — подтвердил Хибет.
Он спустился вниз, вскочил на коня и поскакал.
Немного погодя из леса к гребню подъехала группа верховых башкир. Они спешились, полезли наверх. Первым достиг венца башлык. Он с жадностью стал наблюдать приближение войск.
Внизу по дороге ехало десятка два кавалеристов. Это казаки. Следом двигались пехотинцы на нескольких санях. Оружие блестело на солнце.
Башлык и его товарищи прятались за бурелом, в россыпи, залегали меж обломков скал по вершине.
…Среди джигитов Могусюма пошли в это лето раздоры. Началось с того, что башлык узнал, как Бегим обманул Гурьяна. Могусюм потребовал, чтобы Бегим все рассказал. Бегим уверял, что желал хорошего, советовал Гурьяну принять магометанство.
— Ты сказал ему, что я его больше знать не захочу, если он веры не переменит, Бегим?
Бегим не посмел соврать и кивнул головой.
Агай пал в ноги, умолял простить, обещал быть верным псом, говорил, что не думал, что Гурьян уйдет.
— До старости лет ты дожил, а ума не нажил.
По маленькому, сухому, желтому лицу Бегима потекли слезы.
Зейнап, знавшая про Гурьяна, зло смотрела на Бегима, но попросила простить его.
— Уходи, уходи, — сказал ему башлык, — я не могу тебя видеть! Я виноват перед другом. Из-за тебя получается, что я его обманул. Твои глаза злые всегда будут напоминать мне, что я брата покинул.
— Злые глаза!.. — процедил сквозь зубы Бегим, выходя из дома. Он зло усмехнулся.
Старик уехал в степь, а когда башлык с женой и товарищами покинули дом Шакирьяна, — вернулся. Бегим рассказывал сначала Шакирьяну, а потом всем, кого встречал, что башлык преступил закон Магомета, поднял руку на правоверных, что Зейнап грешница, которой трудно подобрать муки, так она черна. От башлыка отстали двое джигитов.
…А Зейнап жила в горной охотничьей избенке, неподалеку от Куль-Тамака. Она похорошела и окрепла. Мулла, говорят, проклинал ее. Она не падала духом. Не Султан ее муж. Она всем пренебрегла ради любви — и не раскаивалась. Она опасалась за Могусюмку. Его искали, всюду посланы отряды.
Могусюмка узнал, что Гурьян жил в работниках на постоялом дворе. Башлык поехал туда, выведал от хозяина и от батраков, что Гурьян ушел в горы. Но батрак-башкирин, которому Гурьян велел рассказать все Могусюмке при случае, был в отъезде, повез муку в Стерлитамак, и Могусюмка не узнал главного.
Башлык возвращался в горы по глухой дороге. Встретился ему в тайге полуслепой старик. Башлык слез с коня, поздоровался. Начались расспросы: кто и откуда, куда, зачем едет. Могусюм назвал себя Закиром.
Оказалось, что старик из Шигаевой. Башлык оживился. Давно не был он в Шигаевой. А ведь там Абкадыр, а по соседству, в Ахметовой, — Бикбай и сын его Хибетка, славный парень, еще зеленый, правда.
Старик рассказал про недавние события в Ахметовой, как Акинфий захватил землю Бикбая, Курбан хотел помочь Бикбаю, хлопотал, был становой — безобразничал; пороли башкир, увезли несколько человек в тюрьму, в том числе Бикбая и Хибетку.
Могусюмка поразился: он ни о чем не слыхал.
— Бунтовщиками ахметовских назвали. Свою землю хотел отстоять Бикбай. Защищали себя, и теперь сами не рады. Еще хуже стало… А был у нас раньше один человек смелый, который всех мог защитить.
— Кто это?
— А ты сам откуда едешь?
— Из Бурзяна.
— Так ты должен его знать, Закир. Верно, не раз слыхал про него. Он ваш, бурзянский… Хотя жил на Инзере смолоду, и там его обидели баи.
— Да кто он такой?
— Могусюмка! Хороший был человек. Знаешь ли ты его?
— Могусюмка? — изумился башлык. О самом себе приходилось разговаривать чуть ли не как о мертвеце. Любопытно было знать Могусюмке, что о нем говорят в народе. — Да… Я слыхал. Где же он теперь?
— Был он храбрый карак. Бесстрашный! Жил в горах. Никто не мог поймать его. Бояре его ловили и казаки — уходил. А теперь, говорят, ушел и передался.
— Кому?
— Как кому? Боярам!
