class="p1">— Не может быть! Он жив и в горах живет.
— Если бы он был в горах, никогда бы становой так не обижал людей. Раньше все его боялись. Когда наш башлык в горах жил, никто не смел так поступать. А теперь становой знает, что Могусюмка к ним передался, и не боится.
— А что бы, по-твоему, мог сделать Могусюмка со становым?
— Все, что захотел бы. Он не боялся за свою шкуру и наказывал всех, кто виноват. А вот теперь баи дали ему мешок серебра, и он ушел из гор. У него был друг, русский простой человек, он его прогнал. Теперь сам стал бояр и с боярами только дружит.
— Нет, агай, это неправда! Могусюмка в горы вернулся! Может быть, скоро вы все услышите о нем!
Башлык встал, попрощался со стариком, сел на коня и поехал, оставив собеседника в недоумении.
…Упал снег. Наступила зима. Белые березы и белые снега вокруг. Часто думал Могусюм о Гурьяне. Неужели друг его обиделся так сильно, что даже вестей о себе не подает? Даже не сказал, уезжая с заимки, где его искать.
А через несколько дней явился Хибетка. Парня отпустили из Верхнеуральской тюрьмы. Он взял хорошего коня в стаде богатого казака, поехал к Шакирьяну, наслышался от него плохого про башлыка, узнал про Бегима, что уехал к Темирбулатову и что Могусюмка в горах и его скоро изловят. Хибет сказал Шакирьяну, что поедет домой. Он примерно представлял, где мог скрыться с женой башлык. Хибетка знал все убежища своего друга и вскоре нашел его верстах в десяти от разрушенного Куль-Тамака.
Могусюмка узнал от Хибета, что снова пошли в леса отряды казаков. Проводниками взяты местные башкиры. Хибетка подозревал, что Бегим недаром поехал к Темирбулатову. Он тоже многое знает. «Опять предательство!» — думал Могусюм.
Из-за хребта свои люди дали знать, что идут солдаты по городской дороге и ведет их Султан Темирбулатов.
— Рад буду встретиться! — сказал башлык.
Он не желал даться в руки даром, чтобы народ продолжал говорить о нем, как о предателе.
— Мы погибнем, или нас поймают и повесят, но народ пусть знает, что мы не предатели и не бояре, — так говорил башлык.
Могусюм узнал, что войска идут усмирять заводских, лишь часть казаков предназначались на ловлю Могусюмки. «Я не нашел Гурьяна! Он думает, что я предатель, отступник, а я докажу, что не забыл своих друзей, — решил он. — Пусть заводские узнают, что их враги — мои враги. Гурьян еще придет ко мне, поймет, мой добрый друг, своего Могусюмку. Выстрелы наши далеко будут слышны, всюду по Уралу прокатятся, и если погибнет Могусюмка — то за славное дело, и придет Гурьян поклониться праху друга, а не предателя».
Башлык винил себя и в том, что в свое время на праздниках бросил в беде Бикбая, уехал тогда от Абкадыра из Шигаевой, не подумавши, что не зря старик так горько жаловался, что землю у него отымут. Но в то же время понимал, что не виновен, ведь он спешил спасти Зейнап.
Решено было засесть на гребне хребта, где узок пролом между скал, сплошной стеной, поясом тянущихся по вершине.
На хребте было тихо. Только ветер завывал в вершинах лиственниц. Джигиты расселись над самым проломом, там, где дорога с «бухарской» стороны переходила на «московскую», где по обе стороны ее крутые скалы. Отсюда спускается она на обе стороны в долины.
Здесь можно кидать вниз камни, бревна, палки и не пропустить даже хорошо вооруженных людей.
— Может, пушки везут? — пошутил, волнуясь, Хибет.
— Не бойся, гора крепкая! — ответил Сорока-каторжник.
Он пришел к башлыку вместе с Кагарманом.
Отряд казаков и пехота в санях постепенно приближались. Похоже было, что несколько одетых в неформенную одежду, едут в санях.
Внизу все остановились. Видимо, давали отдохнуть солдатам и лошадям.
Офицеры собрались у костра.
Когда из долины донеслись крики команды, солдаты забегали. Разобрали ружья, построились в ряды.
— Выступают!
— Идут!
Взвод пехотинцев в башлыках, с ружьями пошагал вперед. К гребню от долины подъем был не крутой, сани ехали порожняком. Только в передних санях кто-то сидел. Солдаты продвигались медленно, увязая в снегу. Верхами ехали трое офицеров.
— А вон и он, старая собака, — сказал Могусюм.
Теперь видно стало, что в передних санях сидит Султан. Он любит тепло, как и все пожилые люди, желающие сохранить свое здоровье, любит удобства. Едет он, накрывшись ковром и медвежиной.
— Будем стрелять! — сказал Могусюм.
— Пусть Султан еще ближе подъедет, — молвил Хибет, обращаясь к русскому, — не торопись!
Все замерли.
— Свистни! — сказал башлык.
— Ну, во имя отца и сына и святого духа. — Сорока снял шапку, перекрестился, сунул в рот пальцы и засвистел.
Могусюмка приложился. У пролома раздался выстрел, потом другой. Эхо покатилось по хребтам. Пули, камни, бревна полетели вниз, в узкое ущелье. Гребень закурился сизым дымом.
Солдаты снизу стали отстреливаться.
Снова грянули выстрелы с гребня. Солдаты отступали.
Сани внизу остановились. Лошадь легла ничком и билась. Султан лежал в санях. Могусюмка уложил его наповал. С ружьем в руках башлык запрыгал со скалы на скалу.
Взвод пехотинцев внизу выстроился в каре. Началась перестрелка. Двое солдат черными пятнами распластались на снегу. Пули засвистели вокруг.
— У них новые ружья, — удивился Могусюм. — Далеко как бьют!
Подбежал Хибет.
— Беда! Беда!.. Идут низовские и шигаевские. Много их! Казаки с ними. Ахмеровские охотники идут!..
— Будем уходить, — сказал Могусюм.
Джигиты бросились вниз. В лесу слышался лай охотничьих собак.
Один за другим джигиты скрывались. Могусюмка слез с гребня, и только сел на коня, как конные казаки проскакали в пролом гребня, и молодой офицер в мундире под распахнутой меховой шинелью крикнул Могусюмке:
— Бросай оружие!
Сорока-каторжник, стоявший здесь же, переглянулся с башлыком и бросил свою кремневку.
— Куда же нас теперь, барин? — спросил он.
— На казенную фатеру, — съехидничал подъехавший вместе с офицером казак.
— Эй, ты! Кидай оружие, какой толк в твоем молодечестве? — сказал Могусюму молодой офицер.
— Поди, возьми сам, барин, — на чистом русском языке насмешливо ответил Могусюмка.
— Взять его! — приказал офицер казакам.
Могусюмка поднял пистолет и выстрелил в офицера.
Тот, раненный, согнулся в седле. А Могусюмка гикнул и полетел прочь на своем жеребце. Тут Кагарман в общей суматохе стянул в снег раненого офицера и вскочил на его коня.
Горячий, настоявшийся жеребец Могусюмки и сытый, рослый конь офицера быстро ушли вперед от черной стаи башкирских и уральских казаков. Там, где от тракта отходил проселок, беглецы свернули и на новой развилке дорог разделились. Кагарман поскакал в лес, а Могусюмка налево
