сказал Меир. — Это очень хорошо, что она вернулась. Могла бы и не вернуться, правда же? А она — вот она, еще и еды принесла. Правда, через два с половиной года…
— Михаль, — обернулась к дочери Фаня. — Дай нам с папой поговорить, хорошо? А потом мы с тобой поедим и погуляем. И наболтаемся! — подмигнула и улыбнулась через силу.
— Ну-ну, говорите, — Михаль развернулась и вышла. — Не подеритесь только. И без стрельбы, а то я вас знаю. Обоих.
— Я хотела бы сказать, что она очень выросла, но ты же опять будешь говорить что-то про то, как она росла без матери, да? Да. Сэкономь все эти свои сентенции и давай разберемся, что происходит.
— Что происходит? — Меир швырнул нож на стол, развернулся к Фане и упер руки в бока. — Да ничего не происходит. Ты нас бросила, несмотря ни на какие уговоры, несмотря ни на какие принципы. А теперь, через несколько не самых легких лет, флотский сержант, или как тебя там, заявляется домой как ни в чем не бывало и требует отчета «что происходит».
— Через два года и шесть месяцев, — машинально поправила Фаня.
— О да, это очень существенная поправка, сержант, сэр! Или правильнее говорить: «мэм»? Как там к тебе обращались? Officer Fanny Wiener?
— Джуди Винер.
— Ну конечно! Зачем нам еврейские имена на службе его величества! Мы переделаем красивое еврейское имя Иегудит на британский рык «Джуди». Так звучит гораздо верноподданней, правда?
— Ты можешь говорить серьезно?
— Серьезно? Безусловно! Я говорю исключительно серьезно! Вспомни, как ты выедала мне мозг, когда я собирался ехать в Испанию бить фашистов? «Нет, Меир, это не наша война. Нам необходимо воевать здесь, на нашей земле, и только потом думать о том, кому и как помочь в других странах! Мы же строим еврейское государство, а не экспортируем революцию!» Говорила такое?
— Да. Было.
— Ну, слава богу, хотя бы не отрицаешь очевидное. А ведь с фалангистами сражались твои товарищи анархисты! Сражались и погибали. Но ты тогда считала, что наша война — здесь. Война с британцами, которые убивали евреев, война с арабами, которые нас люто ненавидели, война с единоверцами, которые запрещали воевать. И я тогда тебя послушал, не поехал в Испанию. Мы с тобой тогда не слушались приказов Еврейского агентства и проводили акции возмездия после убийства евреев. Напомнить?
Зачем напоминать? Фаня прекрасно помнила, как на общем собрании кибуца ей предложили покинуть поселение вместе с семилетней Михаль: слишком отошла от генеральной линии, связалась с ревизионистами и поступала, как считала нужным, а не так того требовало руководство ишува[67]. После скандала с представителем этого самого руководства, прибывшим в кибуц для разъяснения текущего момента, требование убираться на все четыре стороны стало неизбежным.
Среднего возраста человек собрал всех членов поселения в столовой и логически обосновал, почему никаких акций возмездия, никаких действий, не согласованных заранее, проводить не то, что не рекомендуется, а напрямую запрещается. Сейчас главное — сдержанность, сдержанность и еще раз сдержанность. Сдержанность во имя будущего государства, которое непременно возникнет на Земле Израиля. Уполномоченный произносил речь в излюбленной манере самовлюбленного начальства — в форме католического катехизиса, сам себе задавал вопросы и сам же на них отвечал.
— Почему мы не идем на обострение ситуации? Потому что нам нужно сохранять хорошие отношения с Великобританией. Для чего? Сами подумайте: кто выдает сертификаты на репатриацию в Эрец Исраэль? Британская администрация. Поэтому, если сейчас начать активные действия, то это очень — да-да, очень! — повлияет на судьбу наших братьев по всему миру, стремящихся влиться в ишув. А их необходимо спасать, особенно евреев Европы, где существует прямая угроза их жизни. Согласитесь, что на данный момент это важнейшая задача. Правда? И потом: способны мы сейчас воевать с англичанами? Ответ абсолютно ясен: нет, не готовы. Мы слабее. У них — Империя, у нас — самодеятельность. Так что выбора просто нет. А значит — сдержанность. Это понятно, надеюсь?
— Нет, не понятно! — все посмотрели на Фаню, сидевшую в самом заднем ряду. После того, как ее сместили с должности секретаря кибуца, место в президиуме ей не полагалось.
— У тебя, товарищ, нет ощущения, что эта пресловутая «сдержанность» на самом деле означает национальный позор и унижение? Нет?
— Почему сразу унижение? — возмутился уполномоченный. — Это временная смена тактики, как учил Ленин. Для вас что важнее: гипотетическая гордость, непонятно за что, или же главная цель, с которой мы сюда прибыли: создание государства? Надо же как-то соотносить личное и общественное! Отделять основное от второстепенного. Отличать тактику от стратегии.
— Другими словами, то, что еврей не может спокойно передвигаться по своей собственной земле — это второстепенно, стратегически верно? То, что арабы отказывают нам в праве на эту землю — это второстепенно и стратегически верно? То, что мы добровольно отдаем инициативу тем, кто готов в любой момент нас уничтожить — это второстепенно? Что за галутная манера вечно бояться, пресмыкаться перед властью, надеяться, что британцы нас похвалят за сдержанность! Только они все равно будут сажать наших товарищей в тюрьмы и вешать за то, что осмелились бороться.
— Не передергивай! — раздраженно перебил Фаню уполномоченный. — Никто не требует от нас идти как бараны на заклание. Зачем извращать четко высказанную мысль: оборона — да. Так называемые акции возмездия — нет.
— Так тогда и оборона ваша ни черта не стоит. Так и будем жить с иллюзией, что если мы «будем себя хорошо вести», то тогда все поймут, какие мы замечательные, и перестанут нас убивать. А этого не будет. Еврейская «хорошесть» всегда воспринималась как слабость. И всегда будет восприниматься как слабость. Счастливо оставаться, сдержанные!
Фаня встала со скамьи, протиснулась между притихшими кибуцниками и демонстративно вышла из столовой. Встала, чтобы отдышаться. Вечер прохладный, приятный. Вот он реальный мир. А эти, в руководстве, живут в мире иллюзий. Идеологически выверенных.
Сзади кто-то подошел, тронул за плечо. Аврум!
— Тоже не выдержал?
— Ну да. А ты — молодец! Ты понимаешь, что нас после этого выгонят?
— Почему «нас»? Выгонят меня.
— Потому что я уйду с тобой.
Аврум попробовал притянуть Фаню к себе, она осторожно вывернулась, сделала шаг назад:
— Не стоит, Аврум. Прости, но у меня есть парень…
— Это Меир?
— Неважно, дружище. Он есть — и все. Так получилось.
Она хотела добавить, что он еще молодой и обязательно встретит хорошую девушку, но вовремя одумалась. Это ужасно пошло, лучше ничего не говорить. Она и не сказала.
— Да, Меир, я все помню. Мы с Михаль тогда заявились
