чуть согнувшись от тяжести ведра с молоком. Вот она приподняла ведро над молокомером, повернулась к свету лицом… тетя Даша! Вылила молоко, внимательно взглянула на показатель молокомера.
— Не надоело, тетка Дарья? — разозлился учетчик. — Думаешь одна ты считать умеешь?
— Пятнадцать литров. Трех выдоила. Смотри, не запиши, что от каждой по пятнадцать.
— Да какая мне выгода, сама посуди! Тебе же слава, когда припишу! — хмыкнул учетчик.
— Оставь ее себе, такую славу. — Тетя Даша взяла подойник, пошла назад, к стойлам. — Тебе только она по душе да еще председателю. Споите телятам не надоенное молоко, вот и шито-крыто!
— Правильно, тетка Дарья, крой меня на все корки! Забыла, как в одной упряжке плуг таскали? — шагнул к ней Никитенко. — Не будь меня, кого бы вы лаяли? В благодарность за то, что в передовых вас вожу?
— Я о том не просила, — равнодушно сказала тетя Даша. — За плугом со мной Петька ходил, бывалый солдат. Теперь ты, Петро Петрович, наш хозяин, складываешь из нас кирпичики, чтобы повыше подняться.
— Шуткуешь, старая! — хлестнул себя по сапогам плетью Никитенко и набросился на учетчика: — А ты пиши, верно! Гляди, еще раз услышу жалобу, скину! — Резко повернувшись, он вскочил в двуколку, просвистела плеть…
— Мне шо, мне все едино, — поскреб в затылке учетчик и засмолил новую цигарку. — Шо молоко, шо без молока.
Дойка кончилась, женщины выгнали из сарая коров, взялись за вилы. Валентина поискала глазами тетю Дашу: та подталкивала к воротам кучу навоза, упираясь в держак вил не только руками, но и грудью. Над проходом мертво висели тросы подвесной дороги, среди гор навоза валялась ржавая вагонетка.
7
…Нет, не хотелось в этот час вспоминать о горьком — когда за окном догорали на снегу алые отблески заката и дети, вернувшись веселой гурьбой, что-то наперебой рассказывали Евгении Ивановне. Рома тоже рассказывал — в десять лет настроение меняется легко, но впечатления залегают глубоко и подспудно… Валентину ждали члены клуба «Бригантина» — эти занятия были для всех них, в том числе и для нее, отдыхом от повседневности, возможностью поговорить по душам о своих взглядах, чувствах, обсудить прочитанное, просто поспорить. Сегодня десятиклассники подняли вопрос: кого из окружающих можно назвать героем нашего времени?
— Только настоящим героем! — горячился, открыв занятие, Костя Верехин. — Печорин, Базаров все-таки были не из народа, и вообще их надо иначе понимать… А у нас? Строители БАМа — это ясно, космонавты, самой собой, тоже ясно! Статья в райгазете была о старых колхозницах, читали? От здорово! Так они уже старые… Кого из тех, кто знаком, рядом, можно назвать?
— Кольку Фортова! — послышался голос. Все засмеялись.
— А что, может, и Кольку! — запетушился Костя. — Ушел на Всесоюзную молодежную стройку, этого мало? Овладел досрочно профессией, это вам нравится? Еще в самом деле станет героем!
— Школу бросил ни с того ни с сего, тоже героизм? Строил из себя в последнее время Демона? — посыпались возгласы.
— Значит, надо было плевать на все? Будто ничего не случилось? — вскочила с места самая тихая в десятом «а» классе Ирочка Беловская, та, что писала сочинение о своем прадеде. — Он всем хотел доказать, что и без отца может стать человеком. И доказал, кстати!
— Ну, пока еще не совсем, но путь взял правильный. — На пороге класса стоял Владимир, особенно высокий в полушубке и каракулевой папахе, похожий на кавалериста буденновских времен. — Разрешите к вашему огоньку? — сняв полушубок и папаху, бросил их на пустую парту возле двери, сел рядом с Валентиной. — Что Николай может стать Героем Труда — вполне реальное дело. А возможно, художником, ведь он хорошо рисовал.
— Ну да, на стройке порисуешь!
— Он же не все время работает! Еще учится!
— Попробуй отработай день, потом в школу! Какое уж тут рисование!
— Если это настоящее, все равно не забросит, — отстаивал свое Костя. — И вообще, я видел… — Он смутился, словно не хотел ненароком выдавать чужую тайну, но тут же уверенно вскинул голову. — Я бываю у Николая. Он рисунки показывал. Карьер, где работает, свой экскаватор… Вот карьер, голова кружится, когда смотришь!
— Выходит, затронул его карьер. — Володя обвел взглядом оживленные лица ребят, улыбнулся. — Я на фронте был, война, а ни одну ферму в Германии не пропустил, чтобы не посмотреть, как там все оборудовано. Удивлялся, что электричество, автопоилки… Тогда еще была мечта у нас тоже построить такие фермы. Теперь наши откормочники оборудованы куда богаче, вы знаете, видели — настоящие цехи. Пройдет еще с десяток лет, каждый участок организуем, как производственный городок. Нынче весной начнем тянуть асфальт на Яблоново… в общем, соединим все участки. Все будет рядом: работа, кино, луга, речка, сады…
— Когда это еще будет! — разочарованно протянул кто-то из юношей. — Через десять лет мы уже состаримся!
— От нас с вами зависит, чтобы все произошло раньше, — развел руками Владимир. — А стариться в двадцать семь лет… как вы думаете, сколько мне лет? Похож я, по-вашему, на старика?
— Не похожи! Но в войне участвовали, значит, много! Расскажите, Владимир Лукич, как вы воевали! Хоть один случай из фронтовой жизни! — счастливо шумели ребята. Валентина, глядя на них, только покачивала головой — до чего рады свежему человеку!
— Случай… Был у меня друг на войне, Филя Еремеев. — Володя крепко уперся ладонями в крышку стола, за которым сидел, словно собирался встать, и замер в этой напряженной, взволнованной позе. — Веселый, неутомимый… все песни знал, наверное. Помню, неделю полк сидел в болотах, в окружении, без крошки хлеба и табаку. Филя, насквозь мокрый, осунувшийся, все шутил, бывало: «Выйдем отсюда дубленые, никакая пуля нас не возьмет! Держись, Володя, разве можно помереть молодым да неженатым? На свадьбе друг у друга попляшем, крестины станем справлять!» Потом мы пошли на прорыв. Напропалую: так и так — гибель. Филя полз рядом со мной… Вот и вражеские траншеи. Филя вскочил первым. Толкнул меня так, что я откачнулся. Мигом позже услышал треск автомата. Погиб Филя молодым да неженатым, приняв на себя предназначенные мне пули…
…Они уходили из темной уже школы, ощущая глубокую усталость, но и удовлетворение. Володя, как давно когда-то, держал Валентину за руку. Признавался:
— А ведь я их не знал, Валюша. Ну, дети и дети… Оказывается, все их трогает! И мозги, слава богу, не набекрень!
Из учительской, в пальто и пушистой песцовой шапочке, выпорхнула Алла Семеновна, подхватила Валентину под локоть с другой стороны.
— Вы домой? Дуетесь на меня из-за этого противного Огурцова? Убедились, что он неисправимый хулиган? Еще хлебнет ваша жена, Владимир Лукич, с этим бездельником горя! — беспечно говорила она, спускаясь с
