с ней об этом, вообще говорили мало, лишь о самом необходимом. Чередниченко вел бой за нее, за Володю — она, Валентина, ни за что не боролась. Жила, работала, прислушивалась к крохотной, бьющейся внутри нее жизни. Думала о том, что все-таки ее место — школа, когда-нибудь она вернется к самому дорогому делу, вновь станет учителем. Быть может, это будет стоить многого… Отдалился же от нее Володя, все-таки отдалился. Нелли оказалась сильнее. С ней нужно драться — Валентина драться не станет. Ни в прямом, ни в переносном смысле. То, что можно отнять, не стоит удерживать. Если семья зашаталась от первого же натиска со стороны, если она столь неустойчива, разве что-либо изменишь подозрениями, упреками, уговорами?..
Она сидела в редакции одна, готовила подборку информации, когда вошел Рыбин. В старой шинели распояской, в заношенной шапке, сел перед ней на стул, развалясь, словно у него сразу размякли все кости.
— Пишете? Продолжаете чернить людей? Немудрено строчить, сидя в теплом помещении, — нагло ухмыльнулся он. — Вы вот меня выжили из школы, а чего добились? Никто не идет туда работать, словесник нужен, а где его взять? Вы сами небось не пошли бы работать в нашу глушь, — уперся в ее лицо маленькими злыми глазами. — Все вы умные за чужой счет.
Валентина встрепенулась: вот он, выход! Да это же самое лучшее! «Рыбин, миленький, спасибо!» — чуть не обняла его. Сказала:
— Ошибаетесь, Рыбин. Пойду. Если, конечно, меня возьмут. — И тут же подняла трубку телефона. — Девушка, дайте районо, Капустина. Иван Федорович, у вас свободно место словесника в Рафовской школе? Прошу, направьте меня. Как отнесется Владимир Лукич? Хорошо отнесется. — Она положила трубку, ясно посмотрела на Рыбина. — Спасибо, что подсказали. Дали звонок с затянувшейся перемены.
Не просто было уйти из редакции, не просто убедить Володю в необходимости ее решения — ушла, убедила. Ей дали в Рафовке комнату; Володя каждый вечер присылал машину. Она ездила, добиралась по утрам на перекладных — потому что стоило не приехать, он являлся к ней сам, и без того усталый, измотанный. Сначала, как ей казалось, просто из чувства долга — может быть, ей только казалось, ведь и прежде он ни в чем не менял своего отношения к ней… О Нелли больше не было разговора, тем более что вся семья Сорокапятовых вскоре переехала в область, поближе к «большой руке». И не без участия в этом Чередниченко, ликовавшего, что из района удалось «извлечь камень всех преткновений».
Они сберегли любовь, но не сохранили сына: тряска по дорогам сделала свое дело, пять месяцев минуло, когда с Валентиной случилась беда, ночью привезли прямо из Рафовки в больницу…
Как бы она пережила все это, не будь рядом Володи, Леры, Чуриловых, Бочкина, тети Даши, не будь Николая Яковлевича Чередниченко с его таким молодым оптимизмом!
— Еще будут у вас дети, Валюша, — говорил он, наезжая по делам в Рафовку. — Мы с женой потеряли первых двоих, один умер от скарлатины, другой от диспепсии. Все скитанья, переезды. И теперь мы имеем двух сынов, дочку, уже шестой внук родился… Главное, вы нужны друг другу. Владимир Лукич тоже мучается, я-то лучше других знаю.
— Как дальше быть, Николай Яковлевич? Я привязалась к Рафовке, к школе, Володя в Терновке… не отпустят же его сюда! И вообще — как срывать его с такой работы…
— Пока не отпустят, — соглашался Чередниченко. — Но курс во всем на укрупнение, может выпасть момент… А насчет «срывать»… он сто раз говорил мне, что мечтает о практической работе, «продолжить бы дело Хвоща, поднять свое родное село, где бесштанным мальчишкой бегал», — точные его слова, Валя. Придет час, когда в хозяйствах будут нужны руководители нашего плана. — Помолчав немного, добавил: — И это было бы лучше, для него лучше. Есть в нем мягкость, Валя, которой он сам стыдится… бессилен перед открытой наглостью. Не верит, что тот, кто поставлен вершить высокое, может творить неправду, пытается, хотя бы для себя, оправдать эту чью-то неправду… Но не горюйте, все сложится хорошо!
Так и случилось: район укрупнили, слили с другим, в Рафовке стали создавать первое в области специализированное хозяйство. Володя попросился на это хозяйство — не сразу решили, хотели направить в другой район. Но все же пошли навстречу. Было ли это уходом от трудностей, отступлением? Валентина так не считала: счастье, что она вернулась в школу, счастье, что Володя имеет дело, которым живет. Пусть ошибаясь, оступаясь — все же сумел осуществить то, что наметил Афанасий Дмитриевич Хвощ, шагнуть дальше… А неполадки были, есть и всегда будут. Можно привести, в порядок бытовку — когда есть прекрасные производственные помещения, где оборудована эта бытовка. Жаль, конечно, Сергея Антоновича Шулейко, но Володя говорит, что сын Шулейко, Анатолий, тоже агроном, вполне способен продолжить то, что продумал, наметил, начал внедрять его отец…
Валентина, думая об этом, посматривала, как Володя, стараясь не шуметь, все же перевесил полку, ввинтив шурупы повыше. Жизнь учит, хочешь не хочешь, учит — если не словом, то основательным тумаком. Главное, понимать, что с тобой происходит. Уметь самому судить собственные поступки, поглядывать хоть порой на себя как бы со стороны…
23
Восьмого марта, на утреннике, к Валентине подошла Антонина Васильевна Огурцова:
— Мы с мужем так вам благодарны за Рому! Оценки у него хорошие, а ведь мы думали — совсем не сможет учиться, потому с ним так строго. Примите, пожалуйста, — сунула в руки коробку духов.
— Спасибо, — Валентина легким движением отвела руку Огурцовой. Стоило бы напомнить… но перед ней была мать с первой своей робкой радостью — и не ради ли этого, именно этого, столько было сделано и пережито? — С Ромой все лишь начинается, Антонина Васильевна. — Голос ее не вольно приобрел теплые нотки. — Ему учиться еще больше шести лет. И вам, и вашему мужу непременно надо бывать в школе. На днях намечается собрание отцов…
— Он придет, — торопливо откликнулась Огурцова, неловко пряча злополучную коробку. — Да если Роман кончит десятилетку, я… — Она закрыла лицо платком, сдерживая слезы. — Думала, неспособный, с дефектом. Жизнь стала немила!..
Мартовское веселое солнце квадратами лежало на полу. Дети, празднуя весеннее торжество своих учительниц и мам, пели и щебетали, как птицы. И Рома был в их кругу, и он пел… «Капля удачи, — думала, вспоминая дневник Анны Константиновны, Валентина. — Маленькая, почти не ощутимая капля». Сколько еще надо этих капель, чтобы человек внутренне встал на твердый, устойчивый путь! Сколько еще их надо…
Примечания
1
Из дневника учительницы А. К. Велижаниной.
