скончался великодушный собиратель. Воины забыли, что они единый народ, и вспомнили, что они из разных родов. Они разбредались в разные стороны, не дойдя до Таласа. Ушел со своим родом Эштек, ушел Музбурчак, ушел Кокчо, ушел Тоштюк, даже Бокмурун, сын Кокетея, ушел на ферганские пастбища.
Тогда Сыргак поклонился Кошою и Бакаю, мудрейшим из мудрых, и сказал:
— Благословите меня напутственным словом!
Старейшины были поражены. Седобородый Кошой заплакал, а Бакай, глава похода, воскликнул с гневом:
— Где твоя честь, где твое мужество? Ты, который был гордостью Манаса, его любовью и отрадой в дни величия дома киргизов, покидаешь этот бедный дом в годину горя? Стыдись, богатырь, если твое сердце еще способно раскаиваться!
Но и Сыргак воскликнул с гневом:
— Послушай, старик, разве могу я вернуться в Талас, когда Алмамбет мертв, когда Чубак мертв, когда Манас мертв? Ты говоришь мне: «Стыдись!> Разве то, что я жив, не стыд для меня? Как я взгляну в глаза народу? Как я взгляну в глаза Каныкей? Ненависть и презрение живут в моем сердце. Я ненавижу вражескую стрелу, пощадившую меня. Я презираю себя, оставшегося в живых. Разве справедливо, чтобы красавица моя Бирмискаль прибыла с мужем, когда Каныкей, и Бурулча, и Аруке, жена Чубака, стали вдовами? Благословите меня, старейшины! Я стану странником на земле. Я буду странствовать, пока ребенок Семетей не станет мужем и не позовет меня богатырским зовом. Тогда я вернусь.
Старейшины благословили Сыргака, и он простился со своей юной женой и поскакал неизвестно куда на коне Чубака, ибо своего вороного коня рассек он вместе с Незкарой, и вскоре из глаз исчезли и конь и всадник, и теперь уже вдова Бурулча утешала рыдающую Бирмискаль.
Бакай тихо сказал Кошою:
— Скоро мы прибудем в Талас. Там остались родичи Манаса. Кто знает, не враждебны ли они ему, как были враждебны Кокчокез и десять буянов? Кто знает, не станут ли они обижать умницу Каныкей, когда дойдет до них слух о гибели Манаса? Отправив вестника с обманной, радостной вестью.
Кошой принял слова Бакая и сказал:
— Отправим певца Ирчи. Голос его сладок.
И вот Ирчи первым прибыл в Талас. Весть его была такой:
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
Мы врага превратили в тлен,
Конурбая мы взяли в плен
И вернулись к себе домой.
Ликованьем ликуй, народ,
Пированьем пируй, народ!
Совершив великий поход,
Мы вернулись к себе домой.
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
Народ, услышав счастливую весть, стал готовиться к встрече воинов. У предгорья были раскинуты юрты, а юрты Манаса, Алмамбета и Чубака были поставлены рядом. Хлопоты о пире взял на себя Джакып.
— Угощать должен один я, ибо Манас, победитель дома Чингиза, — мой сын, — говорил он всем, сияя гордостью, и все с ним соглашались и завидовали ему.
Одна лишь Каныкей не верила вести Ирчи. Она сидела, одинокая, на вершине горы и смотрела на восток, и Чиирда, престарелая мать Манаса, глядя на измученное лицо Каныкей, чуяла недоброе, и радость Джакыпа не стала ее радостью.
И вот заблагоухало мясо в казанах, забурлил в бурдюках кумыс, и люди, весело разговаривая, стали стекаться к месту пира, когда со стороны восхода солнца появились три столба пыли, поднятые тремя конями. Пыль рассеялась, и люди увидели, что эти кони мчатся, брезгая землей, и на них нет всадников.
«Что же колышется в их седлах?» — подумал Джакыи и не успел ответить самому себе, как могучие кони достигли предгорья.
Их узнали сразу: то были Светлосаврасый, Гнедой и Молниеносный. В их седлах качались драгоценные тела богатырей, и люди увидели: то были тела Манаса, Алмамбета и Чубака.
Раздался такой стон, такая страшная сила горя была в нем, что людям почудилось: это сама земля отцов застонала. Но стон был тихим, он вырвался из груди слабой женщины, и только страшная сила горя сделала его громким. Он вырвался, этот стон, из груди Каныкей, это стонала возлюбленная жена Манаса. А Чиирда не плакала. Она была матерью Манаса, и для нее душа ее сына ожила в Семетее. Сухими глазами смотрела она на богатырских коней, крепко прижимая к груди милого внука.
Пир победы стал поминальным пиром. Он проходил в молчании, без игрищ и скачек, ибо люди понимали, что не человека они хоронят, а свое упование. Чиирда, и Каныкей, и Бурулча, и Бирмискаль, и Аруке, жена Чубака, не были среди пирующих: они заботились о мертвых. Приказала Каныкей заколоть тридцать тысяч козлов и на их растопленном жире сбить прочные кирпичи. Из этих кирпичей воздвигнуты были три гробницы, и в них почили последним сном три героя — Манас, Алмамбет и Чубак. Искусный мастер родом из Бухары украсил внутренние стены гробниц изображениями киргизского льва и его сорока богатырей. Все восхищались умением мастера, великолепием красок и сходством, но певец Ирчи сказал:
— В этих изображениях есть сходство с нашими богатырями, но в них нет жизни. Только слово, правдивое и звонкое, может создать жизнь.
С юных лет воспевал Ирчи богатырские подвиги, и всегда его слово было правдивым. Лишь один раз он солгал: когда прибыл с обманкой, радостной вестью в Талас. И душа Ирчи мучилась, ибо нельзя певцу лгать. Решил он искупить свою вину перед словом, создателем жизни, и сказал в один из дней:
— Я буду петь о подвигах Манаса и его славных воинов.
Весть о желании певца распространилась по Небесным Горам. С далеких пастбищ, с низин и верховий, двинулись люди в Талас, чтобы послушать Ирчи. Приходили целые племена и роды вместе со своим скотом, и долина Таласа вскоре запестрела стадами и юртами. Ирчи сел на ковер, как раз напротив черных печальных глаз Каныкей и быстрых, как у кречета, глаз маленького Семетея, взял в руки звенящий комуз[13] закатал рукав левой руки повыше локтя, ударил правой рукой по всем трем струнам комуза и запел. Он запел о том, как некогда прибыл Джакып на Алтай, как родился у него сын Манас, чей меч и копье получили благословение духа киргизского народа, как сорок богатырей стали опорой и сердцем Манаса, как создал Манас камень из песчинок, народ — из рассеянных по земле родов, как пришел к нему Алмамбет Золотокосый, как Манас и Алмамбет повели богатырей на дом Чингиза, на Железную Столицу. Ирчи пел, а его звонкое слово творило жизнь, и людям казалось, что жив Манас, и Алмамбет, и Чубак, и все воины, отдавшие свои великие
