киргизского войска. Он подъехал к скорбному каравану и сказал:
— Ханша Бурулча, не плачь! Подумай о ребенке Алмамбета в твоем чреве. Ты должна спасти свое дитя, чтобы в нем расцвела жизнь его славного отца. Мы должны спасти тела наших богатырей, чтобы предать их таласской земле. Может быть, дочь моя Бурулча, ты хочешь похоронить Алмамбета рядом с его родителями?
Бурулча отняла свое мокрое лицо от лица Алмамбета и сказала:
— Пусть он лежит рядом с Манасом, своим названым братом. А я поеду к умнице Каныкей: мы будем вместе оплакивать наших возлюбленных.
Бакай положил тело Алмамбета на Гнедого, тело Чубака — на Молниеносного, и караван двинулся в путь. Впереди скакал Бакай, за ним — кони с мертвыми всадниками, за ними — Бурулча и Бирмискаль в одном седле, а за ними — свита, и на двугорбых верблюдах качались вьюки с шелком, золотом и жемчугами, теперь никому не нужными.
Когда караван вышел из Железной Столицы, Бакай увидел, что пыль покрывает землю, на которой возвышались горы трупов. Старый лежал рядом с молодым, юный — с белобородым. Не пожалели они великих душ во имя народа и лежали на чужой земле рядом с конями, рваными подпругами и разбитыми сбруями. Слышались вопросы: «Брат мой, ты жив?», «Сынок мой, ты слышишь меня?» Это раненый окликал раненого.
Так было с теми, кто уже не мог воевать. А те, чья храбрость была сильнее смерти, скакали на своих крылатых конях, возглавляемые Сыргаком, а воины сорока ханств, одноглазые, медноногие, кинжалорукие, крича «Татай!», бежали от них.
Сыргак, мчась по пестрому телу земли, вдруг заметил, что с востока приближается новое войско. Дружинники Конурбая, увидев это войско, пришли в ужас. Тут Сыргак подумал:
«Это новое войско состоит из китайцев. Почему же китайцы боятся китайцев?»
Тут к Сыргаку приблизился Кошой, мудрейший из мудрых. Он спросил Сыргака:
— Видишь ли ты новое войско? Слышишь его клич?
— Вижу новое войско, — отвечал Сыргак, — слышу клич его, но слов не понимаю.
Тогда старый Кошой, знавший язык многих племен, сказал:
— Это войско — черная кость Китая. Оно возглавляется начальниками, поставленными Алмамбетом.
Киргизы увидели, как черная кость напала на ханских дружинников, на китайскую знать. Гневаясь гневом, крича криком, падали мертвыми и те и другие.
— Как нам быть? — спросили киргизы у своего юного предводителя.
Сыргак взглянул на Кошоя, спрашивая глазами совета. Кошой сказал:
— Оставим их. Правые победят. А нам нужно покинуть Китай, чтобы предать таласской земле нашего льва, Манаса Великодушного.
Киргизское войско приняло слова Кошоя. Богатыри приказали коням скакать на запад. Кони помчались по земле, истерзанной битвами. Скакали десятки без десятских, сотни — без сотских, многие тысячи скакали без тысяцких, многие роды — без старейшин. Впереди скакали кони Сыргака, Бакая и Кошоя, а перед ними — конь знаменосца, а перед конем знаменосца — Светлосаврасый, Гнедой и Молниеносный, и в их седлах колыхались мертвые всадники.
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
Песня
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
Вот и кончился наш рассказ.
Вправду ль жил на земле Манас?
Эта книга — сказка и быль,
Древних странствий белая пыль.
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
Вершины гор внезапно разверзлись. В их недрах бушевало пламя. Оно охватило весь Талас. В этом пламени горела не только плоть человека и дерева — оно сжигало озера, оно испепеляло бурную реку. Вода высохла, и на отмели появился тяжелорогий олень, закричал криком тоски и упал. Он упал головой к высокой чинаре, и ствол чинары побелел, сок жизни вытек из нее, она свалилась, шумя листьями. Вдруг в листьях зажглись два огня, и эти огни оказались глазами льва. Едва они погасли, как вечер окутал землю, две звезды вспыхнули в небе, и звезды были тоже глазами льва. Люди в смятении выбегали из юрт и падали, ослепленные светом этих звезд. Тогда появилась женщина с непокрытой головой. На руках ее лежал ребенок. Он посмотрел на звезды, но глаза его не испугались их сияния, и звезды, львиные глаза, погасли, и небо заплакало утренней росой…
Каныкей проснулась в ужасе. Этот сон заставил ее сердце содрогнуться. Она бросилась к люльке Семетея. Ребенок лежал на спине, глаза его были открыты. Каныкей выбежала из юрты. Мирное сверкание ночи озаряло долину Таласа. Великим снеговым хребтом уходили на восток Небесные Горы. Не было слышно ни людской молвы, ни звериной, ни травяной. Только река металась в каменной колыбели, металась, и стонала, и гневалась. Свет ночи трепетал в пене ее волн. Это был вещий трепет. Он охватил душу Каныкей и ярко ее озарил. Она подумала:
«Горе мне! Упал тяжелорогий олень — убит храбрый Чубак! Свалилась чинара, сок жизни вытек из нее — нет больше на земле Алмамбета! Погасли звездные глаза льва, погасли, радуясь тому, что Семетей, не щурясь, глядел на их сияние, — это погасли звездные глаза Манаса, льва моего, мужа моего, царя моего!»
Каныкей собрала волосы в пучок, тепло закутала Семетея, взяла его на руки и стала подниматься по горной тропе. Река, бежавшая навстречу, уступала ей дорогу, ибо Каныкей была матерью народа.
От вечных снегов повеяло сильным дыханием рассвета. Небо побелело. Зажглась утренняя звезда. Каныкей села на вершине горы. Дитя сладко спало на ее руках, дыша горной свежестью. У ног ее шумела река, унося ветки ивы и блестящие круглые камни.
Каныкей вспомнила, как много лет назад, на далеком Алтае, она так же сидела на вершине горы, и река так же шумела, унося ветки ивы и круглые камни, а Каныкей в одежде нищенки смотрела на юг, ожидая своего льва. Но тогда, в одежде нищей, она была счастлива: она верила, что Манас жив, что не померк-ли его звездные глаза; ибо вожди не умирают, не исполнив своего предначертании. Вое думали, что Манас погиб, а она знала, что он жив, я это было ее счастьем. А теперь она мать народа, и все послушны ее канскому слову, и все преклоняются перед величием Манаса, и все, даже река, уступают ей дорогу, и одежда ее богата, но сердце ее знает, что Манаса нет в живых, ибо он исполнил предначертанное, и сердце ее завидует счастью той нищенки на Алтае.
Так было с Каныкей, когда киргизские воины возвращались к Небесным Горам из великого похода. Сильно поредели их ряды. Камень, собранный из песчинок, стал распадаться, ибо
