невыносимо-зеленых деревьев.
Потом мама звала меня домой, обычно несколько часов спустя, и запускала пальцы в мои волосы, вытаскивая крохотные сучки и листочки. А если я немного обгорала на солнце, она широкими мазками растирала мне по лицу белый крем. С запахом лаванды, только слегка резковатым. Она расспрашивала о моих приключениях – где я была, что делала, а я ей отвечала, что ничего не видела и ничего нового не обнаружила, и она в ответ с досадой громко цокала языком, держа меня в своих сильных, умелых руках.
– Но ведь ты теперь знаешь чуть больше, чем утром, а значит, кое-что ты все-таки с собой принесла?
Я проснулась, но кровать уже была пуста. Так рано, еще даже не рассвело.
На этикетке пузырька было сказано, что действие таблетки длится двенадцать часов, но вот она я – проснулась, а уже как на иголках. Я лежала на боку, прижав руки к бедрам и крепко обхватив себя, будто спасательный плот.
Одна.
Даже тишина звучала по-новому. Каждый щелчок секундной стрелки – как метеор, а тишина между ударами – полет пикирующей совы. В промежутке слышалось мягкое дребезжание. Потолок надо мной кряхтел и качался, будто корабельный парус. Голоса, духи, соседи – какое мне дело? Раньше я даже не слышала наших соседей. И даже не знала, кто они. Мне казалось, что это в порядке вещей. Ничего нигде не жгло и не ныло. Наверное, это был покой.
Оставшись одна, я уже никому не отчитывалась, и никаких больше вопросов. Я могла созвать себе компанию по памяти одним усилием мысли – и по щелчку рассеять ее, как видение. Вот бы я сама могла там жить.
Я сжала себя руками, которые обычно нащупывали плотную массу в виде Нат или Арта. Интересно, если хорошенько прислушаться, смогу ли я их услышать? Вдруг они оставили позади частичку себя? Уверена, стоило мне забрести в кабинет, и меня бы окатило потоком слов, которые Арт слышал каждый день – просто слова и мантры со стихами, развешанные по стенам. Но к этому я еще не готова. С меня хватало потрескивания краски на стенах и биения обливавшегося кровью сердца дома.
Изменится ли это с кончиной одного из них? И кого я более явно услышу?
Сколько бы Нат протянула снаружи, если б мы сбежали через заднюю дверь? Через сколько ее кожа порозовела бы и стала саднить – под слишком ярким солнцем, а легкие наполнились бы дымом?
Жестко. Это была бы настоящая пытка.
Я взглянула на часы – всего 6:27. На операцию они ложатся к восьми. Я беспомощно распласталась, не решаясь, то ли встать и чем-нибудь отвлечься, то ли мысленно пробиться к Арту с Нат и разделить их переживания. Нат, наверное, напугана, в каком-то незнакомом месте. Арт обещал не отходить от нее до последнего, невзирая на недовольную гримасу Фии. Хотя я еще пальцем не пошевелила, сердце бешено колотилось в груди. Вполне возможно, что бы я ни делала, я все равно это почувствую – и занесенный скальпель, и тяжесть поднятых рук.
Когда они будут делать новую Нат, они ведь возьмут те же самые стволовые клетки? Она, наверное, заснет, убаюканная наркозом, а проснется уже совсем как новенькая? Не будет ни припухшей челюсти, ни надреза на животе? В руководствах этого ничего не прописано. Послушать их, так новое ovum organi начиналось там, где кончалось прежнее, вот так… запросто. Как будто в «Истон Гроув» не предусмотрели, что у нас возникнут вопросы. Без лишних слов. Без треволнений.
Но мне нужно было точно знать, из чего состояла Нат – сколько в ней было любви и сколько материи, которую они восстановят. Узнает ли она меня? Запомнит ли последние ужасные минуты? Вполне возможно, что когда-нибудь первичные образцы ДНК иссякнут, но ведь в каждом образце содержатся разные клетки, а это уже повлияло бы на результат. Или они клонируют все ova organi от одного-единственного идеального эмбриона? Наверняка так и есть. Нейтан сказал, она будет, как Нат, ее точная копия. Я должна в это верить. Они бы не стали так говорить, не будь это правдой. Но ведь опекуны дают, не отбирают?
Конечно, я хотела бы присутствовать при ее создании, но не осмелилась об этом просить. Вместо этого я завернулась в одеяла, которые они мне оставили, с золотой монограммой «Собственность И. Г.», и думала только о ней, когда часы пробили восемь утра, как бы в знак прощания. Последующий час я держалась за сердце, чтобы оно не разорвалось на части, и представляла, как рождается второе мое ovum organi, моя Нат, и как ее привозят, такую уязвимую и беззащитную. Мне давали шанс начать с начала и на этот раз сделать все правильно. Никакого темного чердака, никакого тюремного заключения. Нужно будет все для нее подготовить, от мягчайших лежанок и до самых сочных игрушек. Может, в этот раз я сразу дам ей игрушки; она их правда любила. Все будет идеально. Я многому научилась и смогу теперь лучше о ней заботиться. Дать ей лучшее детство. Внутри все так и трепетало от предвкушения.
Через два дня вернется Арт. На свой тридцать девятый день рождения он будет поправляться, получив от Нат главный подарок – годовалую новоиспеченную частичку себя. Я даже подумала достать мольберт и продолжить нашу традицию, ведь теперь моя очередь запечатлеть Арта. Но я бы не могла по памяти нарисовать его лицо. И я лежала, представляя его рядом со мной, и носки на полу, и очки на прикроватной тумбочке. Шрамы, шепчущие чье-то имя. Я попыталась представить Арта, каким я его встретила еще в приемной, или на нашем первом свидании в праздничных колпаках. Его широкую улыбку, щербинку в передних зубах. Но кроме рта, мне ничего не приходило в голову. Его лицо – точно лампочка, ослепительно яркая и безликая. Я забыла, какие у него глаза – эти окна души, – и рисовала их в уме наугад, подгоняя к остальным чертам в пейзаже лица.
Я дала волю воображению, даже подумала – вдруг лицо будет другим, когда он вернется. Может, это даже хорошо, подумалось мне, если он и правда внешне изменится. Начнем все с чистого листа. Втроем. Потому что теперь, куда бы Арт ни пошел, мы всегда будем с ним. Всегда втроем. Вплетенные в его естество. Может, он станет немного похож на меня.
В этой тишине так и тянуло танцевать. Я поднялась и порхала из комнаты в комнату, каждая – по-своему благозвучная. Наша спальня – комната поющей чаши. Ванная – тихий шепот. Гостиная – будто рокот диджериду. Кухня – целая
