Он слышал бесконечные песни гондольеров, серенады уличныхпевцов, эхом разносящиеся среди оливково-зеленых и розовых стен, чудесноесладкое бренчание плавучих оркестров. По ночам под звездами бороздили водылодки с влюбленными. Легкий морской бриз приносил Тонио серенады. И даже раноутром, когда ему бывало скучно или грустно, он мог провожать взглядомбесконечную вереницу овощных барж, с шумом тянущихся на рынки Риальто.
* * *
Но к тому времени, когда Тонио исполнилось тринадцать, емууже порядком осточертело смотреть на мир из окна.
О, если хотя бы часть этой жизни плеснулась за его порог!Или еще лучше: если бы он только мог сам выйти за порог и вступить в эту жизнь!
* * *
Но палаццо Трески было не просто его домом. Оно стало еготюрьмой. Наставники по возможности не оставляли Тонио одного. Давным-давнопотерявший голос старый кастрат Беппо учил его французскому языку, поэзии иконтрапункту, а молодой и серьезный священник, темноволосый и худощавыйАнджело, — латинскому, итальянскому и английскому языкам.
Два раза в неделю приходил учитель фехтования. Тонио училивладеть шпагой скорее для развлечения, нежели с целью серьезного примененияэтого мастерства в будущем.
А еще приходил учитель танцев, очаровательный француз,проводивший его мелкими шажками менуэта и кадрили под какой-нибудь подходящийбодрый ритм, который выбивал Беппо на клавишах. Тонио должен был знать, какцеловать руку дамы, когда и как кланяться, осваивал все важнейшие правиладжентльменского этикета.
Это было довольно забавно. Иногда, оказавшись наедине ссамим собой, он разрезал воздух взмахами клинка или танцевал с воображаемымидевушками, придуманными из тех мимолетных образов, которые ему доводилось времяот времени видеть на узеньких улочках.
Но если не считать бесконечные церковные зрелища, Святуюнеделю, Пасху, обычное великолепие и многоголосую музыку воскресной службы,единственным прибежищем для Тонио служили необитаемые комнаты нижнего этажадома. Ни одна душа не могла отыскать его там.
Устроившись поудобнее, с тонкой восковой свечкой в руке, ондоставал иногда тяжелые тома старого архива и с восторгом разглядывалрассыпающиеся в прах записи перенаселенной истории его рода. Голые факты идаты, как и опасно хрустящие при малейшем прикосновении страницы, будили еговоображение: когда он вырастет, то отправится в море или наденет пурпурноеодеяние сенатора... Даже трон дожа не является чем-то недоступным для Трески.
Смутное возбуждение охватывало его. Он продолжал рыскатьдальше. Отодвигал засовы, которые никто не трогал годами, находил в сырых углахстаринные картины и вглядывался в незнакомые лица. Старые складские помещениявсе еще хранили запах специй, привезенных когда-то с Востока, в те давниевремена, когда лодки подплывали к самым дверям палаццо и выгружали добычу ввиде ковров, драгоценностей, корицы и шелка. А еще там валялись отсыревшиемотки пеньковой веревки, кучи соломы и царили разные смешанные ароматы, острые,соблазнительные.
Время от времени он останавливался. Жутковатый огонек свечибеспокойно плясал под воздействием тяги воздуха. Отчетливо слышался плеск водыза домом и отдаленный стук забиваемых свай. А если закрыть глаза, можно былоуслышать высоко над головой голос матери.
Но здесь он был в полной недосягаемости для всех. По балкам,словно на цыпочках, бегали пауки, и резким поворотом свечи он мог высветитьпаутину — замысловатую, золотистую. Сломанный ставень поддавался егоприкосновению, и серый, тусклый послеполуденный свет проникал сквозьзарешеченное стекло, за которым он видел крыс, плавающих среди мусора в стоячейводе.
Ему становилось грустно. И страшно. Внезапно он ощущалотчаяние, для которого не находилось названия, тот ужас, который лишал всеокружающее очарования.
Отец очень стар. А мать совсем молода. И где-то в самойсердцевине всего этого, казалось, таился ожидающий его неведомый ужас. Но чтоименно страшило его? Он не знал. Но ему казалось, что сам воздух вокругпропитан тайнами. Иногда до его слуха доносилось произнесенное шепотомнезнакомое имя, но слуги, заметив мальчика, тут же начинали оживленно говоритьна какие-то обыденные темы и не отвечали на его вопросы. И он не был уверен,что слышал что-то особенное.
А может, в конце концов, все это происходило только из-затого, что мать была так несчастна.
Глава 4
Как только Гвидо был избран для сцены, началась изматывающаяработа, ночь за ночью он окунался в ослепительный блеск оперного театра, гдесмотрел во все глаза, пел в хоре, если таковой находился, и откуда уходил,зачарованный всеобщим оживлением и одурманенный запахами духов и пудры.
Его собственные композиции были забыты, отброшены в сторонуради бесконечных упражнений в ариях, спетых другими в этом сезоне, а затем вследующем.
Но эти годы были наполнены такой восхитительнойинтенсивностью, что даже пробуждение страсти не могло свернуть Гвидо с этогокурса.
К тому же Гвидо давно убедил себя в том, что он не можетиспытывать никакой страсти.
* * *
Жизнь в воздержании даже привлекала его. Он верил в то, чтопроповеди читаются для него. Как евнух, он никогда не получит разрешения набрак, ибо целью брака является рождение детей. Папа никогда не делал исключениядля кастрата. Поэтому ему суждено прожить, как священнослужителю, туединственную добродетельную и благочестивую жизнь, что ему дозволена.
И, считая евнухов высшими священнослужителями музыки, онсоглашался с этим безоговорочно.
Даже если когда-либо, на короткое мгновение, он задумывалсяо той жертве, которую принес ради этого духовного сана, тут же в душе егорождалась уверенность в том, что он сам никогда не будет в состоянии оценить еестепень.
«Какое мне до всего этого дело?» — пожимал он плечами. Ведьу него непоколебимая воля, а пение — единственное, что имеет для него значение.
Но однажды поздно ночью он вернулся домой из театра, и емуприснился жутковатый сон, в котором он ласкал женщину, которую перед этим виделна сцене, — маленькую пухленькую певицу. Именно ее обнаженные плечимерещились ему во сне, изгиб ее рук и та точка, откуда красивая шея начинаетподниматься из покатых округлостей плеч. Он проснулся, обливаясь потом ичувствуя себя совершенно несчастным.
В последующие месяцы его еще дважды посещал этот сон. Онвидел, как целует певице руку, сгибает ее и целует нежную складку в местесгиба. А однажды ночью он проснулся, и ему показалось, что он слышит вокругсебя, в темной спальне, какие-то звуки, шепот, мягкий шелест шагов. И время отвремени — тихий смех.
