Он зарылся головой в подушку. Перед мысленным взоромзамелькали разные образы: кто же был здесь? Сластолюбивые евнухи или женщины?
После этого в часовне он не мог оторвать глаз от ног Джино,мальчика, стоявшего рядом. Глядя на то, как кожаный ремешок врезается в высокийподъем ступни Джино, наблюдая, как движутся мышцы под тесными чулками, онпочувствовал странный спазм в горле. Он смотрел, как движутся мышцы под теснымичулками Джино. Изгиб лодыжки казался ему таким красивым, таким зовущим. Емухотелось коснуться его, и он с великим сожалением смотрел вслед мальчику, когдатот направился к причастию.
На исходе лета он однажды вообще не смог петь, оттого чтопрямо перед глазами находился обтягивающий черный камзол стоявшего перед ниммолодого учителя.
Этот маэстро был женат и имел детей. Он приходил в дневноевремя, чтобы учить евнухов поэзии и правильной дикции, то есть предметам,которые певцы должны были изучать с особой тщательностью. «Но почему, —злился сам на себя Гвидо, — почему я так пялюсь на этот камзол?»
Но всякий раз, когда молодой человек поворачивался, Гвидосмотрел на материю, туго натянутую на его пояснице, аккуратно подогнанную наталии и изящно развевающуюся над бедрами, и ему снова хотелось ее потрогать. И,разглядывая этот силуэт, он чувствовал странное возбуждение.
Он закрыл глаза. А когда открыл снова, то ему показалось,что учитель улыбнулся ему. За это время мужчина успел сесть, а усаживаясь на стуле,сделал рукой почти неуловимое движение, призванное устроить груз между ногпоудобней. Но взгляд, который он кинул на Гвидо, был совершенно невинным. Илинет?
За ужином их глаза снова встретились. А потом еще раз, вовремя вечерней трапезы, несколько часов спустя.
Когда тьма медленно, лениво опустилась на горы, а витражипотускнели до черноты, Гвидо сам не заметил, как оказался в безлюдном коридореи побрел мимо давно опустевших комнат.
Подходя к двери учителя, он краем глаза заметил смутныйсилуэт мужской фигуры. Серебристый свет, льющийся из открытой оконной створки,падал на сложенные руки, на колено маэстро.
— Гвидо! — прошептал он из темноты.
Это походило на сон. И все же ощущения были гораздо острее,чем бывает во сне. Каблуки Гвидо резко царапнули по каменному полу, а дверьмягко закрылась за ним.
За окном на холме мерцали огни, теряясь в колышущихсяочертаниях деревьев.
Молодой человек поднялся и захлопнул раскрашенные ставни.
Какой-то миг Гвидо ничего не видел, лишь слышал своехриплое, прерывистое дыхание, а потом снова увидел те светящиеся руки, словнособравшие на себя весь оставшийся свет, и эти руки стати расстегивать бриджи.
Так значит, тот тайный грех, который он рисовал себе ввоображении, мог разделить с ним кто-то еще.
Он качнулся вперед, словно тело отказывалось подчинятьсяему. Упав на колени, коснулся сначала гладкой, безволосой плоти живота маэстро,а потом сразу же постиг тайну всего остального, взяв в рот тот самый орган,более длинный и толстый, чем его собственный.
Ему не нужно было подсказывать, что делать. Лаская егоязыком и зубами, Гвидо чувствовал, как он набухает. Его тело стало ртом, апальцы сжимали ягодицы маэстро, подталкивая их вперед.
Стоны Гвидо были ритмичными, отчаянными, заглушающими тихиевздохи мужчины.
— Ах! — выдохнул маэстро. — Нежнее, нежнее!
Но движением бедер он надавил на Гвидо влажными курчавымиволосами, самой плотью, полной мускуса и соли. Гвидо издал утробный крик,почувствовав сухую, болезненную кульминацию своей собственной страсти.
И в тот же миг, когда он, ослабев и еще не отойдя от шока,прижался к бедрам маэстро, семя мужчины хлынуло в него. Оно заполнило рот, иГвидо подался ему навстречу с неутолимой жаждой, едва не захлебнувшись егогоречью и его сладостью.
Он склонил голову, он упал ниц. И понял, что если не сможетпроглотить семя, то через мгновение его организм восстанет.
Он не был готов к тому, чтобы это кончилось так резко инепоправимо.
А потом слабость скрутила его, и он отполз в сторону, изовсех сил пытаясь не разжимать губы.
— Ну же, — прошептал маэстро и попытался взятьГвидо за плечи.
Но Гвидо лег на пол. Он заполз под клавесин и прижался лбомк холодному камню пола, и эта прохлада была приятна ему.
Он почувствовал, что учитель опустился на колени рядом сним, и отвернулся.
— Гвидо, — ласково сказал маэстро. —Гвидо, — повторил он словно с упреком.
Когда-то он уже слышал тот же самый упрекающий тон. Когда?
Услышав потом свой собственный стон, Гвидо удивился тоймуке, которая переполняла его.
— Нет, нет, Гвидо, — склонился к немумаэстро. — Послушай меня, малыш...
Гвидо зажал уши ладонями.
— Послушай меня, — вкрадчиво настаивал мужчина,ероша волосы на затылке Гвидо. — Скоро ты сам заставишь их вставать передтобой на колени.
А потом, в установившейся тишине, маэстро вдруг рассмеялся.Тихо, мягко, совсем не язвительно.
— Ты научишься, — сказал он, поднимаясь наноги. — Научишься, когда твои уши заполнятся криками «браво!», когда тебязасыплют подношениями и цветами.
Глава 5
Теперь Марианна редко била Тонио. В тринадцать лет он былуже одного роста с нею.
Он не унаследовал ни темный цвет ее кожи, ни ее раскосыевизантийские глаза; у него была светлая кожа, но те же пышные черные кудри и таже гибкая, почти кошачья фигура. Когда они танцевали вдвоем, а этим онизанимались постоянно, то были похожи на двух близнецов, светлого и темного. Онапокачивала бедрами и хлопала в ладоши, а Тонио бил в тамбурин, стремительнокружась вокруг нее.
Они танцевали фурлану, уличный танец, которому их научилигорничные. Когда старинная церковь, находившаяся позади палаццо, проводилаежегодную сагру[10] или ярмарку, они вдвоем, свесившись иззадних окон, смотрели, как кружатся в танце девушки-служанки, и сами с каждымразом танцевали все лучше.
Они жили одной жизнью, и постепенно во всем, что они делалисовместно — в танцах и пении, в играх и чтении, — ведущую роль стал игратьТонио.
