На стенах висели портреты. Черноволосые, светлокожие мужчинысемейства Трески, вылепленные словно по одному образцу, изящные, высокие, сширокими лбами и волнистыми волосами, ниспадавшими на спину. Еще маленькиммальчиком Тонио находил в себе черты сходства с ними, причем с некоторыми изних больше, чем с другими: с покойными дядьями, кузенами и родными братьями:Леонардо, умершим от чахотки в одной из верхних комнат, Джамбаттистой,утонувшим в море у берегов Греции, и Филиппо, скончавшимся от малярии в одномиз отдаленных форпостов империи.
Но на некоторых портретах он видел лицо, чрезвычайно похожеена его собственное: у этого молодого человека были такие же глубоко посаженныечерные глаза и такой же широкий рот с полными губами, постоянно на граниулыбки. Тонио выделял его из великого множества богато одетых людей только натех портретах, где Андреа был изображен еще молодым, в окружении своих братьеви племянников. Трудно было соотнести каждое лицо с тем или иным именем,отличить одного от другого среди такого скопища. Общая история рода поглощалаих всех в завораживающих легендах об их храбрости и совершенномсамопожертвовании.
Все трое сыновей вместе с отцом и его угрюмой первой женойсмотрели на Тонио с холста в самой роскошной из рам, висевших на стене вдлинной трапезной.
— Они наблюдают за тобой, — дразнила Тонио егоняня Лина, наливая в тарелку суп. Она была старая, но добродушная и нянчиласьбольше не с Тонио, а с его матерью Марианной.
Лина не догадывалась, насколько тягостно было для неголицезреть эти румяные, тщательно выписанные лица.
Он хотел, чтобы его братья были живы, чтобы они жили здесь,хотел распахивать двери в комнаты, наполненные ласковым смехом и суматохой.Иногда он воображал, как это могло бы быть, представлял себе длинный обеденныйстол, за которым сидят его братья. Леонардо поднимает бокал, Филиппорассказывает о морских сражениях, и узкие глаза матери, кажущиеся маленькими,когда она печальна, широко распахиваются от восхищения.
Но в этой маленькой игре была одна странная, абсурднаядеталь, о которой Тонио узнал далеко не сразу. Она чрезвычайно напутала его.Задолго до того, как он полностью осознал смысл сказанного, ему сообщили, что вкаждой великой венецианской семье женится лишь один сын. И обычай этот стольстар, что обрел силу закона, и последним таким сыном в роду Трески был Филиппо,чья бездетная жена после его гибели вернулась к своим родным. Но если бы любойиз этих превратившихся в тени братьев прожил достаточно долго для того, чтобыпроизвести на свет сына, Тонио просто не было бы! Его отец никогда не взял бывторую жену. Тонио не существовал бы вообще. Так что своей жизнью он был обязантому, что братья ушли, не оставив потомства.
Ему не сразу удалось до конца осознать все это. Но черезнекоторое время он свыкся с этим как с непреложной истиной: ему и этим егобратьям не суждено было встретиться никогда.
И все же он позволял своему воображению разыгрываться; в егофантазиях пустынные комнаты были ярко освещены, в них играла музыка, иблагозвучными голосами беседовали мужчины и женщины, его родственники, целыйрой незнакомых кузенов.
И всегда среди них — за обеденным ли столом или на паркетебальной залы — был и отец: вот он оборачивается, подхватывает своего младшегосынишку на руки и осыпает его жаркими поцелуями.
* * *
На самом деле Тонио редко видел отца.
* * *
Но в тех случаях, когда Лина звала его и взволнованношептала, что Андреа послал за сыном, Тонио испытывал неописуемую радость. Няняодевала его во все самое лучшее: в красно-коричневую бархатную курточку,которую любил он сам, или в темно-синюю, которую обожала мать. Она причесывалаего волосы так, чтобы они падали блестящей волной, не перевязанные лентой. Такон выглядел совсем ребенком, и это сердило его. Далее наступал черед перстней сдрагоценными камнями, подбитого мехом плаща и его собственной маленькой шпаги сукрашенной рубинами рукояткой. Наконец, подобающим образом одетый, онотправлялся к отцу, и стук каблучков по мраморному полу ласкал его слух.
Встреча всегда происходила в большой гостиной главного этажа— огромной зале, самой большой комнате в этом доме больших комнат. Единственнымпредметом мебели в ней был украшенный резьбой стол длиной в три человеческихроста. Мозаичный узор на мраморном полу представлял собой карту мира, а потолок— бесконечную синеву с зависшими на ней ангелами, разворачивающими струящуюсяленту с латинской надписью. Свет, доходящий сюда через открытые двери из другихкомнат, был неровным и тусклым, но Тонио он казался теплым, так как падал нахудую, почти бестелесную фигуру Андреа Трески.
Тонио отвешивал поклон. А подняв глаза, всегда видел ту жесамую внушающую благоговейный страх живость отцовского взгляда: эти юные глаза,светящиеся нескрываемой гордостью и любовью, казалось, существовали отдельно отхудого, морщинистого отцовского лица.
Андреа наклонялся, чтобы поцеловать сына. Его губы былимягкими, он касался щеки Тонио, не произнося ни звука, а потом всякий раз —хотя с каждым годом Тонио становился выше и тяжелее — подхватывал сына на рукии на мгновение прижимал к груди, шепча его имя так, словно оно было маленькимблагословением.
Стоящие вокруг слуги улыбались и подмигивали. По комнатепробегала волна легкого возбуждения. А потом все кончалось. Тонио бросался кокну в комнате матери наверху и смотрел, как отцовская гондола движется вниз поканалу в сторону площади.
Никому не позволялось говорить Тонио, что он являлсяпоследним представителем рода Трески. Смерть иссушила все ветви великогофамильного дерева, и не осталось ни одного хотя бы двоюродного брата, которыймог бы сохранить их имя. Тонио должен был жениться молодым, ему следовалоготовиться к исполнению своего долга. И когда изредка ему все же случалосьприболеть, он с ужасом ожидал появления отца в дверях; весь род Трески лежал сним в эти часы на подушке.
* * *
Это завораживало и пугало его. Он никогда не мог припомнитьв точности тот момент, когда осознал все измерения своей вселенной. Емуказалось, что это весь мир катит широкие зеленые воды канала к его порогу.Круглый год на канале проходили регаты, во время которых мимо скользили сотнилоснящихся черных гондол. А летом субботними вечерами проводились пышныепарады, и важные семьи украшали свои пеоты[9] гирляндами ипозолоченными статуэтками богов и богинь. Ежедневно мимо следовали по своимгосударственным делам патриции, чьи лодки были выложены разноцветными коврами.С маленького деревянного балкончика над входной дверью Тонио мог увидеть самулагуну, где в отдалении на якоре стояли большие корабли. До него доносились игрохот их салютующих пушек, и звуки фанфар со стороны Дворца дожей.
