Мы создаем тут город труда, пан группенфюрер! Мой девиз: работа, мир и порядок!
Коппе. Да-да. Но вы сказали, что у вас занято почти все взрослое население гетто Литцманнштадта. Что значит «почти» на языке статистики?
Румковский. Около девяноста процентов, пан группенфюрер.
Коппе. Кто эти десять процентов дармоедов?
Румковский. Главным образом больные. В гетто свирепствуют тиф и дизентерия, наши врачи делают все возможное… Но больницы переполнены.
Коппе. Это нерационально. Мало того, что больные ничего не производят, они отвлекают на себя врачебный персонал, который тоже можно было бы задействовать на производстве, и, наконец, простаивают помещения больниц.
Румковский. Но если бы нам удалось поставить их на ноги…
Коппе. Это ни к чему. Сюда прибывают составы с евреями из Чехии и Австрии. Их тоже еще надо расселить и найти им работу.
Румковский. Но у нас и так слишком высокая плотность заселения… Куда их?
Коппе. Мне кажется, мы с вами уже нашли решение. Ланге, распорядитесь прислать сюда СС. Нужно оздоровить этот клоповник.
Румковский и полицай Мордке стоят молча, переглядываясь. Коппе оглядывается на стоящий неподалеку собор Вознесения Богоматери.
Коппе. А это что за здание?
Румковский. Собор Вознесения Пресвятой Девы Марии, пан начальник.
Коппе. Вряд ли вам от него большая польза. Используйте-ка его тоже для производства чего-нибудь. Работайте, Румковский. Трудитесь на благо своей братии.
12
Лодзь. Квартира Кауфманов. Распахивается дверь, входит Йосеф. Ривка сидит за швейной машинкой, шьет. Йосеф подходит к ней, из внутреннего кармана пиджака достает отрезок желтой материи. Передает его Ривке.
Йосеф. Надо нам будет сделать эти желтые звезды на одежду.
Ривка. Зачем? Мы же говорили, что… Что произошло, Йосеф? На тебе лица нет.
Йосеф (тихо). Шошу Коган немцы застрелили за то, что звезду не носила.
Ривка. Господи, какой кошмар.
Ривка прекращает шить. Замолкает. Йосеф тоже молчит.
Йосеф. Я не хочу, чтобы такое случилось с тобой, Ривка. Или с мальчиками.
Ривка. Господи, да я понимаю. Я все понимаю, но…
Ривка разворачивает кусок желтой материи. Смотрит на нее. Потом с отвращением отбрасывает материю на пол. Йосеф молчит. Потом нагибается, поднимает ткань.
Йосеф. Давай посмотрим на это с другой стороны, Ривка. Все наши нашили ее себе. Мы тут не делаем ничего такого, чего другие бы уже не сделали.
Ривка. Какая разница, сделали это другие или нет? Вопрос в том, что теперь это должны сделать мы. Они же помечают нас как скотину.
Йосеф. Они помечают нас как евреев.
Ривка. Ты же говорил, что это унизительно!
Йосеф. Теперь я начинаю думать, что унизительно, когда весь мир преследует евреев, отказываться от своего еврейства. В этом трусость какая-то есть. Да, я еврей. Австрийцами и поляками нам в этом мире не стать никогда.
Старый Йехезкель. Иди ты! А я уж думал, не доживу до этого!
Йосеф. Да, я еврей! И меня не унижает эта чертова звезда! Унизительно притворяться безродным, когда твоих собратьев могут убить только за то, что они еврейской крови. С кем мы, в конце концов? С жертвами или с палачами?
Ривка. Я не хочу быть ни палачом, ни жертвой.
Йосеф. Да, конечно! Но мы будем со своим народом в его испытаниях! Христиане взваливают на себя Иисусов крест, а мы нашьем на себя эту звезду. Это не сломит нас, Ривка. Это нас только закалит.
Он берет со стола ножницы, не дожидаясь, пока Ривка ответит что-нибудь, и принимается резать ткань. Ривка наблюдает за ним.
Ривка. Ты криво режешь. Торопишься.
Йосеф. А чего откладывать? Вот, пришей. Герман! Где твоя куртка?
Герман. На мне. Холодно, пап.
Ривка (тихо). Я не стану.
Йосеф. Ну и ладно. Я сам приштопаю, делов-то. Где тут у тебя иголка с ниткой?
Он подходит к двухъярусной кровати, на которой лежат мальчишки.
Йосеф. Так, Вольф. Ну-ка сядь. Вот сюда нужно, да? Не дергайся.
Вольф. Что это?
Йосеф. Это звездочка.
Герман. Зачем?
Старый Йехезкель. А чтобы Голем знал, кто свой, а кто чужой, если встретится на улице. Звездочка значит, что тебя защищать нужно.
Вольф. Так сожгли же синагогу, откуда у нас в Лодзи Голему взяться?
Старый Йехезкель. Ну, большую новую сожгли, а старая маленькая осталась.
Вольф. Ай! Ты меня уколол.
Ривка. Что ты делаешь?! Ты ему больно сделал!
Йосеф. Прости, малыш. Прости меня, прости. Я не хотел.
Снимает Вольфа с полки, покрывает его лицо поцелуями.
Йосеф. Все-таки придется снять. Ривка, ну помоги! Ты же видишь, я криворукий!
Ривка (упрямо). Нет, Йосеф. Твое решение – ты и делай.
Йосеф. Хорошо. Я сделаю. Если тебе так проще, я сделаю сам.
Вольф. А когда ужин?
Герман. Балда, еще обеда не было.
Вольф. Ты сам балда!
Герман. Нет, ты балда! Ай, больно!
Ривка (срывается в крик). Перестаньте немедленно! Перестаньте!
13
Контора Хаима Румковского в гетто Лодзи. Хаим Румковский и его брат Йосеф пируют за щедро накрытым столом. Постучав, входит полицай Мордк, за плечо он держит Ривку – держит крепко, словно пойманного преступника.
Хаим Румковский. Так-то вот, братишка. Видела бы нас наша мама.
Йосеф Румковский. Да, Хаим. Хорошо, что не дожила. Хоть и грех так говорить.
Полицай Мордке. Пан Румковский, тут посетительница к вам. Говорит, назначено.
Румковский. Не помню такого. Что это вы выдумываете, пани?
Поднимается, дожевывая, проходит к Ривке. Ковыряет в зубах.
Ривка. Меня зовут Ривка Кауфман. Вы говорили, что я могу зайти. По поводу работы.
Румковский. Дайте-ка гляну… А! Машинисткой, что ли?
Румковский кивком выгоняет полицая Мордке, потом опускает руку на бедро Ривке. Та решительно убирает его руку со своего бедра.
Ривка. Я хотела попросить вас за своего мужа, Йосефа Кауфмана.
Румковский. За Йосефа? Прямо как мой брат… Ах да, постойте! Йосеф Кауфман. По-немецки еще чешет, да? Помню его. А, а вот и вас теперь действительно вспомнил.
Он отстраняется, с неприятной ухмылкой оглядывая Ривку.
Румковский. Работа… Работа – это жизнь, пани Кауфман. Кто у нас в гетто трудится, тот и живет. А кто безработный, тот уж извините.
Ривка. Он юрист, и хороший. И немецкий у него блестящий. У него мать была из Австрии. Может быть, вам нужна какая-то помощь с переводом документов?
Румковский. А что ж сам пан Кауфман ко мне на прием не записался?
Ривка. Хандрит, из дома не выходит. Вот если бы нашлась какая-то работенка… У нас дети, двое, кожа да кости, пан Румковский, и мой старик-отец еще, безногий…
Румковский. Дети… Тут вы меня за живое. До сих пор особое внимание своему приюту уделяю. Они мне все как родные… Детей надо спасать.
Он касается Ривкиного уха, ее шеи. Она высвобождается, делает шаг назад.
Ривка. Пан Румковский!
Румковский. А как вам кажется, пани Кауфман, если ваш муж будет переводить для меня документы с немецкого и на немецкий, это будет отчасти работа на немцев?
Ривка. Что вы имеете в виду?
Румковский. Просто ваш супруг однажды сообщил мне, что ни за что на свете не станет работать на немцев. А тут выходит, что ему все-таки пришлось бы,
