был на уровне «Ви хайст ду» и еще пары слов, которые вошли в словарный запас моего деда. Он нахватался их на войне и с удовольствием применял в общении с такими же как он, стариками, проводившими свободное время за игрой в домино во дворе нашего дома.
Во время работы в цеху постоянно находился кто-то из представителей нашей и гэдээровской госбезопасности. Они также дежурили по сменам, следя за тем, чтобы у нас не возникало нежелательных контактов с германскими коллегами. Что интересно и наши и немецкие «особисты» были одеты практически одинаково. Даже прически у них были схожи.
Жили мы в общежитии, при заводе. Здание самого общежития находилось за пределами производства. Что имело свое преимущество. Если в цеху мы все, кто был непосредственно занят наладкой станков, были как на ладони. То выйдя за пределы производственной территории завода, недреманное око особистов уже не так зорко могло наблюдать за нами. Создавалось некое ощущение свободы и несколько наших товарищей охотно пользовались этим, уходя в «самоволку» по улицам столицы ГДР. Среди них непременным участником был и председатель профкома Розенберг. Несмотря на персональное задание, данное мне «товарищем Маем-Палычем», о сборе информации о том, кто, когда и где именно в отношении Розенберга я был всего лишь пассивным наблюдателем его отлучек. Сам же я старался покидать свою комнату и выходить из здания общежития только по необходимости. А точнее лишь на работу и на личные встречи с Палычем. Большого удовольствия от таких встреч я не испытывал, но желание работать в доблестных органах, заставляло поступаться некоторыми моими принципами.
Отчитавшись после дневной смены перед Палычем о том кто вчера устроил в общежитии небольшую вечеринку с обильными возлияниями и с участием женского общества, я намеревался незаметно покинуть свою комнату, чтобы наконец то исполнить просьбу родного деда. «Дал обещание — держи!» — учил он меня с малых лет. Да и как я мог подвести деда, фронтовика. Выполнить то, что он мне наказал, было сродни исполнению клятвы. Наскоро переодевшись, я спустился по лестнице в холл. Кроме вечно улыбающейся администраторши, стоявшей, как мумия за перегородкой, над которой красовалась табличка с надписью «INFORMATION», здесь никого не было. Было тихо, лишь у лифта послышался легкий стук, как будто кто-то сдвинул с места стул. Чтобы не привлекать внимание администраторши, я незаметно шмыгнул к запасному выходу и подергал за ручку двери. Та без особого усилия отворилась. Легкий ветерок коснулся моего лица. В шагах десяти от выхода начинались заросли какого то неизвестного мне кустарника. Они росли так густо, что практически полностью скрывали калитку в металлическом заборе. Осмотревшись по сторонам и убедившись, что слежки нет, я быстрым шагом прошел к калитке и отворил ее. На улице было малолюдно. Несколько «Трабантов» проехало мимо, урча моторами. Дед, надеясь на свою память, а она, нужно отдать должное, его еще ни разу не подводила, набросал мне схему с названиями улиц, на перекрестке которых находилось то самое кладбище, где покоился прах его боевого товарища. Схема была составлена грамотно и со знанием дела. Но когда ты в чужой стране и знание языка оставляет желать лучшего, даже подробный план местности, плохой помощник. Пришлось выкручиваться самому. Несмотря на строгий запрет избегать любые контакты с местным населением, я все же решился попытать счастья. По дороге встретилось мне небольшое кафе со странным названием «Stadtbäckerei». Помня некоторые слова, я перевел это как городская пекарня и несмело вошел внутрь.
— Гутэн таг! — приветствовал меня средних лет мужчина в белом, пекарском костюме — Вас кан ихь фюр зи тун?
То, что он выдал, повергло меня в ступор. Если с гутэн тагом проблем не было и я на ломаном немецком в ответ тоже сказал ему «Гутэн таг», то смысл дальнейшей, сказанной им фразы был для меня далек, как Северный полюс. Мне не оставалось ничего кроме как кивнуть в ответ с совершенно глупой улыбкой на лице. Мужчина моментально сообразил, что перед ним не немец и попытался показать мне жестами, что готов помочь, но не знает с чем именно. С горем пополам я смог прочитать названия улиц и показать дедов рисунок пекарю, показывая жестами, что мне нужно именно туда.
— А, я! — произнес немец — Вайс их эндлихь во ист дас.
Я не разобрал его слов, но по его эмоциям понял, что он знает где находится кладбище.
Немец махнул мне рукой, предлагая выйти на улицу. Я проследовал за ним. На улице по прежнему было немноголюдно. Мне показалось, что какой-то человек быстро юркнул за большое дерево, росшее у самой дороги, в метрах пятидесяти. Может показалось? Это сейчас было не важно. Важнее понять, как мне добраться до кладбища.
— Дер вег финден зи айнфах — произнес немец, указывая рукой на соседнюю улицу — Ир зольт нур герадэ геен. Ин цвай хундерт метер эрайхэн зи дас циль.
Из всего, что он сказал я понял лишь «герадэ», «цвай хундерт» и «циль». Методом научного тыка, как говорил мой отец, я сложил все единую цепочку. Выходило, что если я пойду прямо, то через метров двести будет цель, которую я ищу.
— Данкэ! — радостно ответил я немцу и припустил быстрым шагом по улице. Идя по ней меня не отпускало неприятное чувство того, что за мой кто-то следит. Чтобы проверить свою догадку, я время от времени оборачивался. Но улица была пуста, если не считать одинокого мужчину с тростью в руках, мерно расхаживающего по уличной брусчатке. Успокоившись, я пошел дальше. Ряд невысоких, двухэтажных домиков закончился и передо мной внезапно открылся вид на небольшую церковь и кладбище перед ней. Что удивило, так это то, что церковь своей архитектурой напоминала православную. Почти такая же была и в нашем городе. Мама ходила туда раз в год, на Пасху. «Так надо» — говорила она, пряча в сумочку платок, чтобы ни отец ни дед не видели.
Отличало эту церковь лишь то, что на ней не было привычных куполов. Вместо них здание покрывала крыша пирамидальной формы, на которой, отливая в солнечных лучах,
