Деревни здесь не было, а ближайший город сам был как деревня. Проживал тут один лишь травник с семьей, но люди приходили к нему отовсюду, кто за снадобьем, а кто и за советом — мудрый был человек.
Но нашла и на него напасть. Бродила в нашем лесу осенняя печальница. Маялась, неприкаянная, и однажды, встретив травника в лесу, навела на него морок. Слег, бедняга, жить расхотел и угасал понемногу.
Младший его сын, паренек лет двенадцати, с волосами белыми, как цветы моей вишни, и глазами темными, как ее ягоды, горевал больше всех.
Однажды пришел он в лес, сел у ручья, как раз под моим деревом и горько заплакал. Я стояла рядом, невидимая, и хотела его утешить, но не знала как.
Соткалась тут из дыма осенняя печальница, белесая, зыбкая, с трудом собирала себя в видимый образ. Но глаза у нее были похожи на болотистые водоемы, готовые затянуть в свою глубину. Взглянула она на меня — она-то меня видела! — и я испугалась. Молодая еще была.
Иркас тоже испугался, но не убежал, а сидел и смотрел на нее как завороженный.
— Не пугайся меня, дитя, — ласково зашелестела печальница. — Я помогу твоему горю. Обещаю, что отпущу твоего отца, если ты отдашь мне взамен силу своей молодости.
«Не верь ей!» — хотела я крикнуть, но Иркас тут же вскочил на ноги.
— Так это ты всему виной! Перестань отца мучить! Сделаю все что скажешь, — он прижал руки к груди. — Хочешь, хоть убей меня потом.
Печальница нагнулась к мальчику и поцеловала его.
— Вот и все, — сказала она. — Никого убивать не надо. Договор наш скреплен.
Прошли годы, семья травника разрослась, его старший сын взял себе жену из ближней деревни, дочку тоже сосватал один охотник — но не увел за собой, а сам тут у нас поселился. Новые дети народились. А Иркас всегда был один. Никогда не смеялся. Даже не улыбался. Родные считали его порченым и были правы. Поцеловала его печальница — и забрала себе молодые силы, сама получила что хотела — обрела постоянный облик…
Иркас же от этого поцелуя разучился радоваться и потерял жажду жизни. Только музыка могла его взволновать. Он научился играть на флейте и часто приходил под мою вишню у ручья — это было любимое его место. Иногда мелодии, что он играл, были тихими и спокойными, но чаще — пронзительно печальными. Я была рядом, в пору цветения осыпала его лепестками или же просто молча слушала. Мне-то ничего, а вот на людей от такой музыки навалилась бы тоска. Жаль мне было парня. И однажды я решила ему показаться — просто вышла к ручью. Он не испугался. Долго мы смотрели друг на друга. Иркас попытался улыбнуться, но у него не получилось, и он отвернулся.
Мы, дриады, многое знаем о том, что творится на свете. От листа к листу, от дерева к дереву передаются вести, а тут и ветер, играющий в кроне, их подхватит и несет в другой лес… Так я узнала, что ходит по лесам ангел — неслыханное дело! Я и попросила свою вишню — скажи, мол, ветру, пусть донесет он до ангела мое приглашение, чтобы и в наш лес пришел.
И вот лежала я как-то в траве под вишней и пыталась дыханием оживить засохшую яблоневую ветку, как делали порой старшие дриады. И тут увидела ее — прекрасную и сияющую, с полупрозрачной кожей и белыми волосами, с огромными крыльями, сложенными за спиной. Кажется, я застыла с раскрытым ртом, как какая-нибудь человеческая девчушка.
А девушка-ангел приблизилась и посмотрела на меня. Она ничего не сказала, но я мысленно услышала ее нежный голос:
«Мне сказали, что дриада Сельна позвала меня в этот лес. Скажи, это ты — Сельна? Я Мирикки»
Я вскочила на ноги, растерянно вертя в руках яблоневую ветвь, заглянула ангелу в лицо. Мирикки показалась мне слишком печальной для такого светящегося существа. Откуда она вообще здесь? Мне рассказывали старшие духи, что ангелы — одни из немногих созданий, которые могут перемещаться между мирами и давать эту способность другим, но они редко пользуются ею. И все-таки передо мной была обитательница Воздушного мира.
— Я Сельна… Я подумала, что ангел сможет помочь тому, кому никто уже не поможет.
В это время к ручью как раз шел Иркас со своей флейтой, и я просто указала на него. И увидела ее улыбку — улыбку ангела. Мирикки вежливо поклонилась мне и пошла Иркасу навстречу. Он остановился… они просто стояли и смотрели друг на друга. А я, отведя взгляд, увидела, как сама собой расцветает у меня в руках сухая яблоневая ветвь…
С тех пор Иркас и Мирикки каждый день встречались у ручья. Они просто сидели там и все так же молча друг на друга смотрели, а я, становясь невидимой, смотрела на них. Конечно, они мысленно разговаривали, а мне очень хотелось узнать, о чем… Люди бы сказали, что это не мое дело, но сами-то они в лесу не слишком стесняются его обитателей, доходит ли до секретных разговоров, поцелуев или еще чего-то… что ж с того, что и мы — духи, феи, дриады — привыкли все видеть и слышать и считаем это в порядке вещей? Но сейчас я могла слышать только мелодии, ведь Иркас часто играл ангелу на флейте. И хотя музыка была по-прежнему щемяще-печальна, что-то в ней изменилось… она стала как будто мягче, светлее… А однажды я увидела, как во время игры слезы медленно потекли у юноши из глаз.
Был вечер, Мирикки бродила по лесу по своему обыкновению, а я молча ходила за ней — куда она, туда и я. Наконец она обернулась и отрицательно покачала головой.
«Я ничем не могу ему помочь, — услышала я ее мысленный голос. — Он боится. Боится радости, боится того, что давно утратил. Не открывает сердце из-за этого страха, не дает себя исцелить».
— Но так ведь быть не должно! — воскликнула я вслух.
Я разозлилась. Как можно быть таким глупым, чтобы бояться радости? Говорят, что у людей чувства сложней, чем у нас, — чепуха! Все понимают, что такое веселье, свет, улыбка… а он, видите ли, не хочет.
Но девушка-ангел пристально посмотрела на меня своими похожими на звезды глазами, и я почувствовала, как в сердце рождается что-то новое… Мирикки не внушала мне
