них фигурируют не Бальмонт или Маяковский, а советские писатели поздней поры, или вовсе нынешние литераторы.
У них случаются конфузы и удачи, они тоже произносят, каждый своё bon mot, но литература изменилась. Изменился вообще весь мир — кончился тот великий социальный контракт, что был заложен ещё в пушкинские времена: «писатель пописывает, читатель почитывает»[11]. То есть писатель по-прежнему пописывает, но его никто не почитывает.
Вернее, его почитывает дугой писатель, но это отдельная тема.
Изменилась социология литературы. Произошёл издательский кризис (он ещё не кончился), сменилась система оплаты и мотивации писателя, произошли изменения в самом институте чтения как времяпровождения, и, наконец, поменялась социальная роль писателя. Лет пять-семь и какие-то процессы фиксируются.
Важно не то, что сам писатель стал фигурой менее значимой, а то, что он становится фигурой без биографии.
То есть биографическая составляющая русской классики была важна — дуэль Онегина как-то рифмовалось с дуэлью Пушкина, Семёновский плац был неотделим от романов автора, то, что яснополянский житель не хотел есть мяса обсуждалось едва ли не более, чем какой-нибудь эпизод «Анны Карениной».
Байка о писателе поддерживалась вечным огнём статусного интереса.
Самый успешный русский писатель нынешних дней как раз обладает минус-биографией, и даже не вполне понятно, в какой стране он живёт.
Так вот, короткие «подблюдные песни» Чупринина чрезвычайно интересны тем, что они как раз про «серую зону» отечественной литературы — зазор между культовыми фигурами прошлого и сегодняшней спутанной жизнью. Анекдот про Блока или Бродского очевиден, а вот история из жизни условного Чумандрина (я вставил анахронизм, чтобы никого не обидеть), вовсе не очевидна. Семидесятые и восьмидесятые в оптике десятых годов следующего века стали серой зоной, потому что на Лакшина или Вл. Орлова нужно делать сноски. И уж подавно мало кто знает авторов многотомных советских производственных романов — так называемую секретарскую литературу.
А ведь я ещё помню жаркие споры о сортах этой литературы — одни производственные романы были написаны лучше, другие — хуже, из-за разницы яростно ломались копья. Советская литература уже тогда вела себя как гигантский диплодок, которому откусили голову, но он продолжал идти, не замечая этого.
Большой спинной мозг механически вёл его. Современные палеонтологи говорят, что подобное — не более чем метафора, и разброс костей древних ящеров вызван иными причинами, но не мне отменять эту красивую метафору.
Мне это ещё более интересно, потому что я принадлежу как раз к поколению «опоздавших к лету», то есть людей, вполне понимающих ценности шестидесятых-восьмидесятых годов, но живущих совсем в другом времени.
Менее ранимых, более циничных, совсем других, но именно что понимающих интонацию — племянников своего или чужого дяди[12].
Я ощущаю именно интонацию, из которой и создаётся литературный анекдот.
Тот анекдот, в который нельзя подставить любое имя, он важен привязкой к подлинным именам. Кому интересно, что и как сказал поэт-семидесятник своей няне, как сложились отношения секретаря Союза писателей с четой литературоведов. Пушкин, Маяковский и Брики уже создали свой мир побасенок.
Но я-то, я! Я чувствую разницу, я представляю, о чём речь.
Я один из леммингов, задержавшихся на краю обрыва.
Там постелена газетка, нарезан хлеб и лежит кусочек небратского сала.
Поют подблюдну песню — день, да наш.
04.01.2016
Ревизия списка (о Нобелевском списке 1965 года)
В современной фантастической литературе был такой канон «роман о попаданцах».
Человек из современности попадает в прошлое и налаживает там жизнь. Если герой «Янки при дворе короля Артура», в общем, кончил неважно, то современные отечественные романы о попаданцах обычно имеют счастливое завершение.
Аляску не продали, Николай II спасён вместе с семьёй, Сталину накануне войны подарили чертежи баллистической ракеты на промокашке, и история пошла иначе.
Лучше она пошла.
Исторические знания авторов оставляют желать лучшего, да и литературные свойства этих романов нехороши — но они обслуживают смутное желание обывателя. Вот я, простой человек, должен обладать каким-то преимуществом по праву рождения. И современность представляется такому человеку легко конвертируемой при перемещении в прошлое. То есть этот человек отсюда знает, «как было надо».
Ровно тоже происходит и с выборами куда менее крупными, чем исторические.
И в связи с этим Нобелевская тема до сих пор не отпускает соотечественников.
Дело в том, что сейчас Нобелевский комитет опубликовал документы по поводу присуждения высокой премии родом из 1965 года.
Ничего в этом нет удивительного, такие публикации происходят регулярно — срок конфиденциальности определён в пятьдесят лет, и вот как раз пришло время.
Но особенность 1965 года в том, что Нобелевскую премию получил коммунист, член ЦК КПСС, депутат Верховного Совета, лауреат Сталинской и Ленинской премий, академик Академии Наук СССР. Полковник, наконец. Это потом он будет ещё дважды Героем Социалистического труда. Одним словом, Нобелевскую премию тогда получил Михаил Шолохов.
И в дипломе ему написали: «За художественную силу и цельность эпоса о донском казачестве в переломное для России время».
А сейчас мы разглядываем списки представленных к награде, как некую альтернативную историю.
Там есть Владимир Набоков и Анна Ахматова (которые ни тогда, ни потом этой премии не получили).
Есть и Хорхе Борхес, которого выдвигали много раз, но, в конце концов, он поехал в гости к Пиночету, похвалил его за борьбу с коммунизмом, и сравнительно левые шведы окончательно на Борхесе поставили крест.
Были выдвинуты в 1965-м Эзра Паунд, Уинстен Хью Оден, Юкио Мисима.
Этим тоже не перепало.
Были выдвинуты Луи Арагон, Мартин Бубер, Лоренс Даррелл, Фридрих Дюрренматт, Макс Фриш, Эрнст Юнгер, Андрэ Мальро, Сомерсет Моэм, Альберто Моравиа, Пабло Неруда, Константин Паустовский, Жорж Сименон (детективщиков, как и фантастов, кстати, традиционно отвергают), Эптон Синклер и Торнтон Уайлдер.
Это я не всех перечислил — в списке девяносто писателей, а три-четыре имени я не разобрал из-за плохого качества машинописной копии.
Причём там есть такие экзотические писатели, которых не сыскать в лучших поисковых системах.
Впрочем, Шмуэль Агнон, что был отвергнут в том году, получил премию в следующем, вместе с Нелли Закс, которая тоже присутствует в списке 1965 года. Самуэлю Беккету дали в 1969-м.
Итак, из девяноста номинантов выбрали Шолохова.
И тут интересны три обстоятельства.
Первое заключается в том, что во всей этой истории с Шолоховым вылезает некоторая обида — вот неприятный человек, а написал знаменитый роман.
Поэтому до сих пор горят споры «А он ли его написал?»
Это чрезвычайно интересный предмет для анализа — вот наш внутренний мир, состоящий из представлений о мире внешнем, опыта,
