2018-2019
2018
Телевидение и мы (о том, как гражданин взаимодействует с телеиндустрией)
— Ты и представить себе не можешь, до чего фрекен Бок хочет попасть в телевизор, — начал он.
Но Карлсон прервал его новым взрывом хохота:
— Домомучительница хочет залезть в такую, маленькую коробочку?! Такая громадина! Да её пришлось бы сложить вчетверо!..
— Чтобы попасть в телевизор, фрекен Бок вовсе не надо самой лезть в ящик, она может преспокойно сидеть себе в нескольких милях от него, и всё же она будет видна на экране как живая, — объяснил Малыш.
— Домомучительница… как живая… вот ужас! — воскликнул Карлсон. — Лучше разбей этот ящик либо сменяй его на другой, полный плюшек, они нам пригодятся.
Как раз в этот момент на экране появилось личико хорошенькой дикторши. Она так приветливо улыбалась, что Карлсон широко открыл глаза.
— Пожалуй, надо ещё подумать, — сказал он. — Во всяком случае, уж если менять, то только на очень свежие плюшки. Потому что я вижу, этот ящик ценней, чем сперва кажется.
Астрид Линдгрен. «Карлсон, который живёт на крыше, опять прилетел».
Образованные люди не любят признаваться в том, что смотрят телевизор (даже те, кого в нём показывают). Но в жизни тем для разговора не так много, и настоящим пуристом типа — «Я не смотрю телевизор, и вовсе не знаю, что там» — быть сложно. Приходится прибегать к оборотам: «У меня у самого телевизора нет, а вчера зашёл в гости к знакомым, и там показывали вот что…».
Разговаривающие о телевидении делятся на несколько групп. К первой принадлежат те, кто сразу заявляет, что у них телевизора нету. Но их товарищи не лыком шиты, и сразу же начинают мериться отсутствием: «А у меня его десять лет нету!» — «А у меня — двадцать! Что, съел?!» — «А у меня сроду не было» — «А у меня ещё до рождения он отсутствовал!».
Вторая категория состоит из тех, кто, стиснув зубы, признаётся: «А я смотрю, да, смотрю. Нужно запомнить эти лица, все их лица, всю эту мразь запомнить, поимённо, всех, кто поднял руку… Уууу…» Один молодой человек, выложив эротический фильм «***» в Сети, снабдил его оговоркой: «Фильм, снятый подпольно французскими порнографами в Советском Союзе. Можно использовать, как наглядное пособие по вопросу о том, как начинали морально ломать и нравственно развращать нашу нацию. Какими методами её по крупинке, по шажку начинали тогда доводить до нынешнего свинства. Смотрел с глубочайшим отвращением. Но смотрел. Потому что это надо знать и помнить. Чтоб никогда не позволить этому повториться», — ну вот это самое и есть.
Третьи занимают примирительную позицию: «Я вот смотрю… Если немного, то ведь ничего, а? Ну совсем немного — тогда ведь ничего? Ничего, правда? Тогда ведь можно? Передачу про котиков смотрел… Ну как-то же она называлась? Ну, про котиков. Или про ёжиков?! Про ёжиков-то наверняка можно?» Они знают, что этические пуристы, которые у них в друзьях, всё равно узнают, и лучше донести на себя самим. Смотрели — но только про ёжиков. Только ёжиков и видели.
На такой разговор всегда приходят люди с универсальными репликами. Они становятся в дверях, обводят взглядом помещение, и говорят: «Бывали хуже времена, но не было подлей». Или: «А виной всему — безблагодатность». И после этого все замолкают и смотрят в пол, как дети, которым не дали сладкого, хоть они себя и вели хорошо и тем мучились.
Одним словом, смотреть телевизор у приличных людей считается неприличным, но откуда-то внутри этого предмета берутся все эти люди с говорящими головами и прыгающими туловищами.
Рассказ именно о том, как честный обыватель может определить свою позицию — по ту или по эту сторону телевизионного экрана.
Когда-то я довольно часто ходил в телевизор. Меня звали на разнообразные ток-шоу типа «Конец света завтра, или ещё поживем?» или «Спасётся ли русский человек морковью». Это были довольно громкие программы на федеральных каналах, и некоторое время я разглядывал, как там всё устроено. Публичная персона в телевизоре обычно не имеет роста, там одна голова, а посмотришь на человека в жизни и сделаешь какое-нибудь наблюдение в духе любителя животных Дроздова. Потом я утомился и стал отвечать телевизионным барышням, что консультаций по моркови не дам или конец света будет сегодня к вечеру, и поздно его обсуждать.
Но желающих попасть в телевизор полно, даже среди тех, кто не признаётся в том, что его смотрит, — собственно, этому и посвящено моё рассуждение. Нужно ли, можно ли обывателю залезать в этот ящичек, или, если он считает себя просвещённым обывателем, он должен воскликнуть: «Нет, нет, никогда!» Если в прежние времена честный обыватель попадал в телевизор, когда он полетел в космос или намолотил тыщу центнеров неизвестно чего сверх плана, то теперь попасть и в самые знаменитые программы не так уж сложно. Но главное — это ответить на вопрос «Зачем?» — и я не устану повторять, что если правильно ответить на него, то можно избежать буквально всех разочарований в будущем.
Во-первых, у некоторых людей есть надежда, что они добьются в телевизоре справедливости или объяснят, наконец, всем, кто не прав, насколько они не правы. Это случай клинический, и обсуждать его нет смысла. Единственно, что нужно сказать: ток-шоу это вообще дрянь, — мало того, что до тебя должна дойти очередь, так ещё твои слова должны прийтись в лад к тому, куда повернула дискуссия. И всегда остаются риски: всё сказанное остаётся, неловкая фраза может приклеиться к несчастному безумцу навеки, вроде слов «В СССР секса нет». И для этого не нужно быть женщиной, забредшей на какую-нибудь современную дискуссию о нравственности, так может погореть и профессор-филолог, оппонируя тому, что слово «радоваться» от бога Ра происходит. В общем, всё, как всегда, задолго до нас сказано в Писании: «Блажен муж, не идущий в собрание нечестивых».
Во-вторых, живут среди нас ещё люди, которые верят в то, что, попав в какое-нибудь ток-шоу, ты станешь знаменитым. Найдёшь работу, лучше продастся тираж книги, поступят новые заказы в бизнесе. Это, разумеется, не так: знаменитым ты не станешь, даже если окажешься завсегдатаем всех этих странных передач, где взрослые люди орут друг на друга. Более того, эти телеговорильни похожи
