военно-морской атташе в Белле! В Белле! Речном порту! Разумеется, столице весьма уважаемого государства. — Он отвесил короткий поклон Эстерхази, который апатично возвратил его. — Но где вообще нет глубоководного побережья! Увы! — На мгновение он умолк, лишь глубоко вздохнул. Потом: — Что интересного может быть в пресноводных рыбах, спрашиваю я вас? — вопросил он. Но ни у кого не нашлось ответа.
— Ммм, — сказал милорд сэр Смихт. — Да. Да. Это было самоизгнание, знаете ли. До сих пор. Я держусь подальше от политики, знаете ли. Не с моим пинджином. Виги, тори — ничто для меня. Чума на оба их дома. Морская рыба, богатая фосфором. Пища для мозга.
Но коммандер высказался недостаточно ясно. То, что он хотел бы предложить милорду сэру Смихту, не было политическим. Это было научным. Не мог бы сэр Смихт посредством идиллической — что? Ах! — тысяча извинений — одиллической силы, о которой он много слышал — не мог бы сэр Смихт обследовать, скажем, воды впадины Минданао, или какой-то другой глубоководной области — здесь — здесь в Белле — так, чтобы коммандер мог бы продолжить свои исследования?
Милорд вскинул руки. — Невозможно! — вскричал он. — Не-воз-мож-но! Подумайте о давлении! Понадобится судно из невероятно прочной стали. С окнами из невероятно толстого стекла. Только для начала! Стоимость: дорого. Вероятность успеха: сомнительная.
Но военно-морской атташе попросил, не учитывать такие пустяки. Цена — цену можно было рассматривать просто, как первый шаг и причём уже пройденный; он намекнул на частные средства.
— Что касается остального. — Эстерхази шагнул вперёд, с загоревшимся в больших глазах интересом. — По крайней мере, что касается стали — имеется обшивка для „Игнаца Луи“…
„Игнац Луи“! С каким энтузиазмом государство (особенно патриотическая пресса) поощряло планы по строительству самого первого дредноута Триединой Монархии, корабля, который (это подразумевалось) вселит справедливо заслуженный ужас в сердца врагов — имеющихся или возможных — Скифии-Паннонии-Трансбалкании! Новый День, как было объявлялось, должен был стать зарёй для Королевского и Имперского военно-морского флота четвёртой по величине империи в Европе; военно-морского флота, который пока что состоял из трёх таможенных катеров, двух канонерок, одного судна маячной службыи монитора „Фуриозо“ (бывшего „Монаднока“, задёшево купленного у Соединённых Штатов после окончания американской Гражданской войны). Особое внимание уделялось тонко откованной и невероятно прочной листовой стали, за огромные деньги изготовленной в Швеции.
Увы, время Триединой Монархии, как одной из мировых морских держав, было весьма недолгим и практически завершилось открытием, что „Игнац Луи“ имел осадку на четыре фута больше, чем глубочайшие места реки Истр при паводке во время наводнений. Овации патриотической прессы за ночь стихли до молчания, субсидии на дредноут улетучились из следующего бюджета, остов корабля медленно покрывался ржавчиной на стапелях, тонко откованная и невероятно прочная стальная обшивка пылилась на складах поставщика; и две канонерки с одиноким монитором остались вселять ужас в сердца, если не России и Австро-Венгрии, то хотя бы Граустарка[12] и Руритании[13].
Удручённое лицо иностранного военно-морского коммандера начало медленно проясняться. Выражение английского волшебника аналогично смягчалось. И, будто по общему молчаливому согласию, они уселись заа стол и начали строить планы.
— Qu’est-ce qu’il y a, cette affaire d’une vizard anglais aux Scythie-Pannonie-Transbalkanie? [Что там за дело об английском волшебнике в Скифии-Паннонии-Трансбалкании?] — спросили в Париже.
— C’est, naturellement, une espèce de blague [О, разумеется, это какая-то ошибка], — ответили в Париже.
— Envoyez-le à Londres [Отправьте в Лондон], — заключили в Париже.
— Что эти парни хотели сказать? — спрашивали друг у друга в Лондоне. — „Английский vizar Милор Шри Смити“? Это, знаете ли, бессмыслица.
— Ммм, ну, в общем, в некотором смысле, п’нятно, — ответили в Лондоне. — Наверное, это должен быть визирь. А шри, конечно же — это индусский религиозный титул. Однако, понятия не имею, что это за Смити, Хинди? Гуджарати? Слушайте, наш эксперт по Индии — сэр Августус. Отошлите это ему, — сказали в Лондоне.
— Так, очень хорошо… но послушайте. Что может означать Чекье новотни? Знаете, там, в Париже не могут просто взять и записать. Выясните о Новотни, что это за Новотни?
— Будь я проклят, если знаю. Какое-нибудь горное племя или что-то ещё. Не наш пинджин. Лучше пошлите всё это сэру Августусу, — ответили в Лондоне.
Но в Праге засели за дела, которые, начинаясь с Новотного, Абеляра, вмещали страницы, страницы и страницы, вплоть до Новотного, Зигмунда. В Праге было полно свободного времени и, так или иначе, эта работа успокаивала и приходилась им куда больше по вкусу, чем исключительно загадочное дело молодого студента, который считал, будто превратился в гигантского таракана.
Старому швейцару Гранд Доминик поручили сообщать всем потенциальным посетителям, что милорд сэр Смихт в настоящее время не принимает. Но фрау Паприкош не смог бы удержать ни один швейцар; сомнительно, поняла ли она вообще, что он говорил и, прежде чем он закончил это говорить, она пронеслась дальше… и дальше, и в большую старомодную комнату, где трое трудились.
— Не сейчас, — бросил Смихт, едва подняв взгляд от своих регуляторов системы трубок на бронированном водолазном колоколе. — Я не приму вас сейчас.
— Но вы должны принять меня сейчас, — заявила фрау Паприкош глубоким контральто. — Мой случай не терпит отлагательства, ибо как можно жить без любви? — Фрау Паприкош была крупной, черноволосой женщиной, в которой дозрел цвет юности. — Это трагедия всей моей жизни — что моему браку с Паприкошем недоставало любви — но что я понимала тогда? — я была лишь дитя. — Она прижала одну руку к груди, чтобы сдержать потрясающий вздох, который стремился оттуда, а другую она использовала для выразительной жестикуляции зонтиком, больше демонстрирующим древнее кружевное ремесло Триединой Монархии, чем сколько-нибудь защищающим от дождя.
— И что сказал бы герр Паприкош, если бы узнал, что вы собираетесь сделать, а? Идите лучше домой, дорогая леди, — посоветовали ей.
— Он сухарь, я развелась с ним, брак был аннулирован, он более, чем обеспечен в Аргентине, — объявила она, с огромным интересом оглядывая всё вокруг.
— Аргентина?
— Где-то в Африке! — пояснила она и махнула зонтиком или, может, это была парасоль, изгоняя подобную педантичность. — Чего я хочу от вас, дорогой волшебник, — сказала она, обращаясь к Эстерхази, — лишь одного: помогите мне узнать мою истинную любовь. Конечно же, вы сможете это сделать. Куда я могу здесь сесть? Я присяду тут.
Он уверил её, что не является волшебником, но она просто лукаво и беспокойно улыбнулась, и начала снимать перчатки. Поскольку они были очень длинными и старомодными, со множеством пуговиц (перламутровых, высшего качества и, вероятно, из заведения Вейтмондля в переулке Золотого Оленя),
