Аврам Дэвидсон
Милорд сэр Смихт, английский волшебник
Заведение братьев Свартблой стоит или, точнее, припадает к земле уже более полутора веков, в переулке Золотого Оленя. Некогда знаменитая гостиница, подарившая своё имя переулку, давно исчезла со сцены, но части её уцелели: тут арка, там стена и единственным способом добраться туда был ряд ступеней (гостиница была столь старой, что Белла, Имперская столица Триединой Монархии, потихоньку возвышала над ней свои улицы). Лавки в переулке Золотого Оленя являют собой необычную комбинацию. Во-первых, направо от трёх истёртых ступенек находится Флориан, поставщик лошадиных корон, хотя нет никакого знака, указывающего на это. (Собственно, всё, что об этом говорит — сам Флориан.) Ничего не выставлено в окне, окне, составленном из маленьких круглых кусочков стекла, в свинцовой оправе, весьма старом окне, с весьма старомодной идеей, что единственная обязанность окна — это пропускать свет через стену. Что такое лошадиные короны? Разве читатель никогда не видел похорон? Разве он не замечал корон из страусовых перьев — чёрных для похорон взрослых людей из простых, белых для детей или девиц, лиловых у дворян или священников в сане монсеньёра или выше — степенно покачивающихся на лошадиных головах? Это — лошадиные короны и никто не делает их так, как Флориан.
Налево от ступеней — Вейтмондль, который изготавливает и продаёт перламутровые пуговицы всех размеров. Однако, хотя естественное разочарование рыбака в далёких заливах Персии, когда он вскрывает устрицу и не находит внутри жемчуга, велико, он всё ещё может утешиться мыслью, что раковины, с их перламутровым переливом внутри, могут отправиться в Беллу, великий город, где Вейтмондль превратит их в пуговицы: все, без остатка, от больших пуговиц, которые украшают блузы извозчиков до крошечных пуговок, которыми застёгивают детские перчатки.
Прямо перед ступенями в переулок Золотого Оленя находится лавка братьев Свартблой, поставщиков нюхательного табака.
Конечно, в Золотом Олене есть и другие лавки, но их природа преходяща, некоторым из них не более десяти лет. Флориан, Вейтмондль и братья Свартблой — патриархи этого места; и старейшие из них — братья Свартблой.
В лавке имеется лишь один стул, на который вряд ли кто-то осмелится присесть, деревянный прилавок и, за прилавком, деревянная полка. На полке пять объёмистых банок, каждая размером с маленького ребёнка. Одна из них обозначена „Рэппи“, вторая — „Минорка“, третья — „Империал“, четвёртая — „Гавана“, а пятая — „Турция“.
Пожелай кто-нибудь табаку иного сорта, какой-нибудь новомодный сорт табака, выскочку в сфере нюхательных табаков — скажем, „Мятный!“, „Грушанковый!“ Или „Немецкий Какао!“ — о, горе ему, лучше бы он вообще не появлялся на свет. Слова бессильны описать ледниковый холод, с которым ему сообщат, — «Кондитерская на другой стороне улицы. Здесь мы торгуем исключительно нюхательным табаком».
В один день доктор Эстерхази приходит в лавку в переулке Золотого Оленя. Собственно, он идёт не очень быстро, потому что за кем-то следует и, поскольку этот кто-то проводит время в своё удовольствие, можно сказать, что Энгельберт Эстерхази, доктор медицины, доктор юриспруденции, доктор наук, доктор литературы, и т. д. и т. д., идёт довольно медленно. Человек, которого он преследовал, был высоким, грузным и сутулым, и носил длинный чёрный плащ, подбитый тускло-коричневым шёлком. На сегодняшний день длинные чёрные плащи были не в моде, да и Бог знает, когда они в ней были. Можно было предположить, что носящий такое, делает это, чтобы создать определённое впечатление, чтобы привлечь некоторое внимание. Во всей Белле, насколько знал Эстерхази, было лишь два человека, которые ходили в длинных чёрных плащах. Один из них — Спекторини, директор Имперской Гранд Оперы. Другой — фон фон Грейстшмансталь, Придворный Живописец. И у обоих длинные чёрные плащи были подбиты красным.
Носить длинный чёрный плащ и подбивать его коричневым… коричневым… это показывало индивидуализм высшего уровня. И, так как хорошие манеры вряд ли позволили бы ему остановить этого странного человека на улице и удовлетворить своё любопытство, доктор следовал за ним. Вниз по улице Яблочных Давильщиков (уже много десятилетий там не давили никаких яблок), перейдя на улицу Прекрасных Перспектив (единственная перспектива в наши дни — это перспектива ряда портновских лавок), по Площади Морица Луи (вмещающей шесть зеленщиков, двух флористов, французскую прачечную, кафе и по-настоящему ужасную угнетающую статую по-настоящему угнетающего монарха), а отсюда в переулок Золотого Оленя.
А там — в заведение „НЮХАТЕЛЬНЫЙ ТАБАК Братьев Свартблой“.
Один из братьев стоит за прилавком. Он целиком окидывает взглядом первого посетителя от самой нижней точки, которую позволял увидеть прилавок, до необычной шляпы (она была сделана из чёрного бархата и несла на себе некий серебряный медальон; и, несмотря на то, что совершенно точно не являлась коронационной шапкой, больше всего она походила именно на коронационную шапку, чем на что-то ещё). И он — брат Свартблой — позволяет себе поклон. Первый посетитель вытаскивает из кармана огромную табакерку, ставит её и произносит единственное слово.
— Рэппи.
Брат берёт медный совок, погружает его в соответствующую банку, извлекает его, кладёт на весы, поднимает и опорожняет в табакерку.
Количество было точь-в-точь. Более сотни лет в деле оценки вместительности табакерок давали определённую искусность в этом вопросе.
Высокий человек кладёт на прилавок монету в пять копперек (табак от братьев Свартблой обходится недёшево) и визитную карточку, позволяет себе благодарно кивнуть, поворачивается и уходит.
У него угловатое, гладко выбритое и выказывающее многозначительность лицо.
Когда за ним закрывается дверь, брат снова кланяется — на этот раз теплее. — Чем я могу помочь досточтимому господину доктору? — спрашивает он.
— Снабдить его четырьмя унциями „Империала“.
Маленькие покупки у Свартблоев заворачивались в газету, если не пересыпались в табакерки. Большие покупки помещались в специальные пакеты из гофрированной бумаги, снабжённые каждый раскрашенной этикеткой. На этикетке изображался джентльмен, в костюме времён правления Игнаца Фердинандо, прикладывающий два пальца к носу, с выражением чрезвычайного удовлетворения. Эти этикетки вручную раскрашивались старой фрау Имглоч, чьё зрение было уже не то, что прежде и результаты получались не просто курьёзными, но ещё и служили доказательством подлинности этикетки и продукта.
— Я не удостаивался чести видеть досточтимого господина доктора несколько месяцев, с тех пор, — говорит брат, — когда я был у Иеронимуса — называет он табачника Эстерхази, поставщика знаменитых сигар — покупая наш обычный запас обрезков гаванских сигар для нашей знаменитой „Гаваны“. Я в замешательстве — не изменил ли досточтимый господин доктор сигарам ради нюхательного табака…?
Это сухощавый,
