прочее, что подходит к сюртуку и длинной бороде. У него был даже какой-то орден: пересекающая грудь лента и медаль или медальон. Эстерхази полагал, но не был уверен, что это очень напоминает серебряный медальон, который милорд сэр Смихт носил на своей шляпе.
— Пембертон Смит, что это?
— Что — что? Вон там? О, это — Гомешь…, — Он произнёс это в рифму с «бродишь». — Он — Волшебник Бразилии. Будьте уверены, вы слыхали о Гомеше. — И затем он продолжил с чрезвычайной быстротой двигать руками, ладонями и пальцами, прерываясь лишь затем, чтобы сказать, — Как видите, мы общаемся международным языком жестов. Он не понимает по-английски, а я не понимаю по-португальски. Бедняга Гомешь, этот предмет у него был очень слаб, после того, как бедный старый дон Педро был низложен. А, что там. Полагаю, это неизбежно. Видимо, императоры и Америка просто не совместимы. Исключительно явление Старого Света, понимаете ли. — И снова его пальцы, кисти и руки начали искусно, быстро и выразительное движение. — Да, да, — бормотал он сам себе. — Вижу, вижу. Нет. Неужели. Не может быть. Ах, жаль, жаль!
Он обернулся к Эстерхази. Внутри сосуда крошечные пальцы и конечности Волшебника Бразилии поникли, угомонившись. Гомункул горестно пожал плечами. — Что вы станете делать со всем этим? — спросил Волшебник Англии (через океан).
— Что? Разве не ясно? Муравьи объедают его кофейные деревья и он хочет, чтобы вы прислали ему какой-нибудь парижской зелени, поскольку местные запасы уже закончились.
— Дорогой вы мой, я не могу прислать ему никакой парижской зелени!
— Заверьте его, что я сам о нём позабочусь. Завтра.
— Это очень любезно с вашей стороны, скажу я! Да, да, ах, теперь прошу меня извинить, пока я передаю эти хорошие новости.
В далёком Петрополисе, летней столице Бразилии, волшебник этого могущественного государства, значительно уменьшившись в размерах (волшебник, не государство) в трансатлантической передаче, скрестил руки на груди и благодарно поклонился в направлении отдалённой, но дружественной страны Скифии-Паннонии-Трансбалкании. В конце концов, все люди науки составляют одно великое международное братство.
Подарочный табак на день ангела был благосклонно принят фрау Оргац, кухаркой Эстерхази (которая последовала его совету запастись кофе) и, как он полагал, был отложен про запас, как подсластитель в одном из возможных случаев — нечастых, но, тем не менее, пугающих — когда фрау кухарка пострадала от сильного воздействия пара и сожгла суп или же, когда объявила (воплями и криками, слышными на втором этаже) о своей категорической неспособности находиться перед чем-то, хотя бы напоминающим печь. Поэтому, при следующем удобном случае, он снова заглянул в переулок Золотого Оленя.
— Четыре унции „Империала“.
Он всмотрелся в брата Свартблой, который всматривался в весы. — Вы не Каммельман, — сказал он. Похож. Но — нет.
— Нет, сударь, я — Игнац, — ответил брат. — Каммельман в данный момент…
— На фабрике, засаливает „Турцию“. Я знаю.
Игнац Свартблой посмотрел на него с некоторым удивлением и укором. — О, нет, сэр. Каммельман всегда мелет „Рэппи“, а я всегда солю „Турцию“. В других делах мы или работаем вместе, или меняемся. Но никогда в отношении помола „Рэппи“ или засолки „Турции“. Я собирался сказать, сэр, что Каммельман у себя дома, из-за недомогания его жены, в настоящее время она в весьма деликатном положении.
И он передал аккуратно завёрнутый пакет из плиссированной бумаги, со знаменитой иллюстрированной этикеткой — где раскраска старой фрау Имглоч одарила нюхальщика серым носом и зелёным париком, но ничто из этого никоим образом не уменьшало радости того человека при набивании в левую ноздрю солидной понюшки Нюхательного Табака Братьев Свартблой (хотя, был ли то „Рэппи“, „Империал“, „Минорка“, „Гавана“ или „Турция“, никогда не пояснялось и, наверное, никогда не будет).
— Неужели, неужели. Прошу принять мои самые сердечные поздравления.
Брат пристально взглянул на него и отвесил небольшой, вежливый поклон, не более. — Это очень любезно с вашей стороны, сударь. Возможно, поздравления преждевременны. Что, если родится девочка?
— Хм, — сказал Эстерхази. — Хм, хм. Ну, это только возможность, не так ли? Спасибо и доброго дня.
Он не мог не предположить, что, должно быть, такой же случай произошёл и с братом Каммельмана. И, задался он вопросом, будет ли в этом случае нанесён второй визит в просторный допотопный номер в Гранд Доминик, где всё ещё пребывает англовский милорд?
Герр фон Паарфус поджал губы. Покачал головой. Испустил очень слабый вздох. Потом встал и вошёл в офис своего начальника, графа цу Клюка. — Да, что? — спросил граф цу Клюк, чьи восхитительные манеры всегда доставляли невероятное удовольствие при работе с ним. Несколько раз герр фон Паарфус подумывал бросить всё это и уехать в Америку, где его кузен владел обувным магазином в Омахе. Разумеется, ничего из этого не вылетело из его уст. Он вручил своему начальнику документ.
— От Маусвармера из Беллы, ваше превосходительство, — пояснил он.
Граф плотнее притиснул монокль к глазу и хрюкнул. — Маусвармер из Беллы, — сказал он, просматривая бумагу, — раскрыл англо-франко-чешский заговор, направленный против целостности Австро-Венгерской Империи.
— Вот как, ваше превосходительство! — сказал фон Паарфус, стараясь выглядеть потрясённым.
— О да! Это несомненно, — объявил граф цу Клюк, водя по отчёту отполированным до блеска ногтем. — Связной агент — в Праге, конечно, где же ещё? — человек по имени Новотный. Пароль — „волшебник“. Что вы об этом думаете?
— Я думаю, ваше превосходительство, что Новотный — очень распространённое имя в Праге.
Граф цу Клюк не показал, что слышал это. — Я немедля обсужу это с Его Высочеством, — сказал он. Даже у графа цу Клюка был вышестоящий начальник. Но с другой стороны, долгие годы стажировки на правительственной службе Австро-Венгрии приучили его к осторожности. — То есть, — добавил он, — как только мы получим известия об этом от наших людей в Лондоне, Париже и Праге. Помните, до тех пор никому ни слова!
— Ваше превосходительство, безусловно правы.
— Разумеется. Разумеется. Присмотрите за этим. Немедленно!
Фон Паарфус вышел, помышляя об Омахе. Только когда за ним закрылась дверь, он вздохнул ещё раз.
У оберзеелейтенанта-коммандера Адлера была долгая и блистательная карьера в военно-морском ведомстве соседней державы. — Но ведь, — натянуто сказал он, — Мне — как это будет по-английски? Мне прочитать весь свой бювар? Разумеется, я не желаю вдаваться в детали. Во всяком случае я думал, что, даже если фактически не нахожусь на море, то, по крайней мере смогу навести глянец на исправленное издание своей монографии о глубоководных рыбах. Но Верховное командование ненавидело меня ещё больше, чем я считал; ах, как же они наказали меня, чем же я заслужил подобное наказание? И вот я —
