по-русски дважды сказал? — мужчина довольно раздражённо спросил, перешагнув комнату минут через семь — Хорошо. Повторю в третий. Руки мыть и за стол. Сейчас же.
— Я не хочу есть. Я вообще больше ничего не хочу. Выйди и оставь меня.
— Опять ты начинаешь?! — отец злился. Смотреть на это было страшно, поэтому, для сохранения смелости, я смотрела на книжку полку. — Я тебе сколько раз говорил про твои истерики и обиды, а?! Либо ты СЕЙЧАС ЖЕ идёшь на кухню, либо можешь считать, что напросилась сама. Время на принятие правильного решения-три минуты.
Моя уверенность как-то резко пошатнулась и бастион обиды начал падать. Действительно, я совсем забыла о его вспыльчивости. И вот “напрашиваться” я как раз ни на что не собиралась. Только не сегодня и уж тем более не сейчас!
Соскочила со стула и едва не упала. Ноги не слабо так подводят после моего марафона. Надо было действительно плюнуть на это дело-кому-то что-то доказывать. Э-эх!
В дверях замерла. Папа стоял с одного края, но проходить мимо него я как-то опасалась.
— Прибавить ускорения? — спокойно спросил он, смотря на меня своими карими кострами. Я вздохнула, поравнялась с ним и тут же получила, чего опасалась: рука мужчины достаточно хлёстко шлёпнула мне по бедру. Я подпрыгнула и развернулась.
— Только ещё раз попробуй мне повозникать, одним ударом не отделаешься. Я тебе не ровесник, чтобы мне тут характер показывать, я отец, которого ты либо слушаешься, либо потом не жалуешься на последствия. Запомни это раз и навсегда. — он прошёл мимо. — Говорю четвёртый раз: руки мыть и за стол.
Я обиженно развернулась в сторону ванной комнаты. Вот как его понять? То: “доченька, у тебя не должно быть секретов от меня, я тебе самый близкий друг!”, то:” я тебе не ровесник!”. Он противоречит сам себе.
Отец сварил рыбный суп. Ненавижу рыбу. Особенно варёную.
И наверное это очень ясно отразилось на моём лице, потому что “повар” смерил меня испепеляющим взглядом. Я вздохнула и села есть.
— Так, а теперь рассказывай, как дела в школе? Что нового?
— Дела нормально. Всё по старому-буркнула, через силу глотая ложку за ложкой.
— Екатерина, что опять начинается? Хватит уже сегодня дурить.
— Я ответила так, как отвечают любому не ровеснику-выделив последние слова, отхлебнула бульон и подавилась, испугавшись громкого удара по столу.
— Хватит! Всё. Мне это надоело. Ну-ка вставай.
— Пап..
— Вставай, вставай. — он взял меня за локоть и вышиб табуретку из-под попы. — Вперёд. — за шею потащил меня по коридору.
Я сопротивлялась, но с ним мне не тягаться. В итоге меня всё же дотащили до неприметной двери и швыранули внутрь. Я рванула к закрывающейся на наружнюю щеколду двери и ударила по ней кулаком. Не открыть.
— Пап, Стой, не надо! Пожалуйста, открой! — я пинала дверь ногами что есть силы-папа, я темноты боюсь! Пожалуйста! — голос сорвался, потекли слёзы. Я действительно боюсь темноты и маленьких пустых комнат. А остаться взаперти в тёмной маленькой кладовой и подавно. — Пожалуйста! Я не буду больше, прости меня! Ну папа….
— Посидишь там часик-другой, может мозги на место встанут. Открою, когда посчитаю нужным. Думай над своим поведением — донеслось с той стороны и шаги стали удаляться. Я завыла.
Подобным образом меня наказывали не часто, и обычно только тогда, когда я папу конкретно доведу. Он прекрасно знал о моих страхах и не так давно придумал свой способ убить сразу двух зайцев: излечить меня от страха и наказать. Другими словами, когда я его выведу, он запирал меня в кладовке без света. Как и сейчас, я плакала, била ногами о стены комнаты и кричала. Просила меня простить. Выпустить. Обещала больше так не делать. Только ему было всё равно. До тех пор пока у меня не закончатся силы и я не усну из-за стресса где-нибудь около двери, где проникает тонкая полоска света. Тогда он открывает, и перетаскивает моё обессиленное тело на кровать в отцовской спальне. Я сплю, а он просто сидит рядом и смотрит на меня, как будто моё сонное лицо что-то может ему сказать.
Я не знаю, через сколько он хотя бы примерно открывает. Время идёт медленно, будто помогая отцу и растягиваясь. По ощущениям я бегаю от стены к стене около двух часов, крича всё, что только можно, но без толку. В сон я проваливаюсь неожиданно и совершенно нежданно. Просто в какой-то момент силы заканчиваются и организм отключается. Просыпаюсь я на подушках под тёплым одеялом и недовольным мужским взглядом….
* * *
— Пап, Стой, не надо! Пожалуйста, открой! папа, я темноты боюсь! Пожалуйста! Я не буду больше, прости меня! Ну папа…. — доносится её плаксивый голос, который буквально разрывает душу на части. Ей страшно.
— Посидишь там часик-другой, может мозги на место встанут. Открою, когда посчитаю нужным. Думай над своим поведением.
Он сказал так, а сам готов себя ударить. Но вместо этого уходит в свой кабинет, чтобы зарыться руками в волосы, лёжа на диване, и уговаривать себя прекратить её жалеть. Да, он отец, и как отец он обязан думать не только о любви к ней, но и о её будущем. Он должен искоренять то, что когда-то может сыграть с ней злую шутку. Лучше уж пусть сейчас посидит и подумает над тем, не слишком ли длинный у неё язык, чем потом её за это изобьют где-то в переулке. Мир жесток, а она всё считает, что каждый будет скакать перед ней зайчиком и отодвигать свои планы ради неё. Так поступал он, когда ей было пять, шесть…может семь. После он начал учить её жизни и правилам, но как оказалось-поздно. Учить надо было намного раньше. Теперь только переучивать. А это такой тяжёлый процесс….
Крики не утихли и спустя пол часа. Также приглушённо доносится “Выпусти” “мне страшно” ” больше не буду, обещаю”. Конечно, не будешь, зараза ты моя. Этот урок запоминается лучше, чем ремень. Посиди, подумай.
А вообще, идея с кладовкой пришла случайно. В десять лет Екатерина захотела кататься на санках в раннем декабре. Снега тогда выпало немного, и особо не разъездишься, поэтому он решил достать санки на колёсах с летнего сезона. Открыл кладовку и краем глаза заметил, как его дочь напряглась, вглядываясь в полумрак небольшой комнатки.
— Страшно? — в шутку спросил он тогда, доставая санки и не ожидал получить согласие. Она кивнула, глядя в не такую уж и тёмную кладовую.
Тогда ему и пришла эта мысль. Он коварно улыбнулся и заговорческим шёпотом сказал:
— Если ты
