Сделавнесколько шагов, Гомец вошел в нишу. Стоявший у печи полицейский кашлянул ивыпятил челюсть. Гомец оглядел тела, обошел рабочий стол и заглянул вупаковочный ящик. Он вел себя, словно посетитель музея. Единственным, что слышалосьв комнате, были звуки его легких шагов по деревянному полу да безучастноежужжание мух.
Наконец,повернувшись к нише спиной, Гомец ткнул в Аллейна пальцем и сказал:
–Вы! Чего вы надеялись этим добиться? Думали, что я забьюсь в нервном припадке?Испугаюсь настолько, что ляпну что-нибудь, из чего вам удастся состряпатьпризнание? О нет, друг мой! Не я раздавил этих червей. Покажите мне человека,сделавшего это, и я расцелую его в обе щеки, как брата, однако я к этому рукине приложил и ничего иного вам доказать не удастся.
Гомецумолк. Казалось, его бьет озноб. Он дернулся к выходу и только тут увидел, чтодверь охраняется. И тогда он взвизгнул:
–Прикройте их чем-нибудь! Они непристойны! – и отошел к окну, повернувшись ккомнате спиной.
Аллейнвзглянул на Фокса и тот ушел наверх. Томпсон еле слышным шепотом сказал:
–Можно вас на секунду, мистер Аллейн?
Онивышли в прихожую. Томпсон извлек из кармана конверт и вытряс себе на ладонь егосодержимое – два плоских, круглых, чуть вогнутых предмета размером со старыйшестипенсовик. У одного имелся на нижней поверхности круглый пупырышек, удругого – углубление. Оба были покороблены, к обоим прилипли еле заметные кусочкикакого-то сгоревшего материала.
–В печке? – спросил Аллейн.
–Совершенно верно, сэр.
–Хорошо. Давайте их сюда.
Онуложил кругляши обратно в конверт, сунул его в карман и перевел взгляд налестницу, вверху которой стоял в ожидании Фокс.
–Следующий, – сказал он и подумал: “Как в очереди у дантиста”.
Следующимбыл Полковник. Он сошел вниз размеренной поступью, расправив плечи, задравподбородок и нащупывая каблуками ступени. Перед тем как войти в мастерскую, онподкрутил кверху кончики воображаемых усов.
Послетеатральной выходки Гомеца, Полковника, осматривающий Санскритов, показалсяпочти бесстрастным. Он замер на месте, несколько секунд разглядывал их,сохраняя молчание, и с выражением, почти неотличимым от достоинства, произнес:
–Какой позор!
–Позор? – переспросил Аллейн.
–Их убили.
–Определенно.
–Тела надлежит прикрыть. Отвратительное безобразие.
Исловно бы спохватившись, Полковник прибавил:
–Меня от них тошнит.
Действительно,лицо его заметно меняло окраску.
Онповернулся к Санскритам спиной и присоединился к стоящему у окна Гомецу.
–Я категорическим образом протестую, – сказал он, успешно справившись с этойфразой, – против манеры, в которой проводится расследование. Я требую, чтобыменя выпустили отсюда.
–Увы, вам обоим придется немного подождать, – сказал Аллейн, увидев, что Гомецкачнулся в сторону двери.
–Какое вы имеете право удерживать меня здесь? Вы не имеете ни малейшего права.
–Что ж, – мирно откликнулся Аллейн, – если вам угодно жаловаться, мы разумеется,зафиксируем ваши протесты, что, как я вижу, мистер Фокс и без того уже делает,и если вы настаиваете на том, чтобы покинуть эту комнату, вы сможете покинутьее через минуту. Хотя, разумеется, в этом случае нам придется попросить васпоехать с нами в Ярд. А пока, приведите сюда Чабба, мистер Фокс.
РеакцияЧабба, при всей ее скудости была, пожалуй, классической. Он вошел, по солдатскипечатая шаг, отчего следовавший по пятам за ним Фокс стал вдруг напоминатьстаршину с полковой гауптвахты, произвел четкий разворот налево, увидел миссСанскрит, остановился, вытянулся в струнку, неверящим тоном спросил: “Кто этосделал?” и упал в обморок – навзничь, как и положено хорошему солдату.
Полковник,видимо, вознамерившийся посоперничать с Чаббом по части предсказуемости реакций,сердито всхрапнул и сказал:
–Жалкое зрелище!
Чаббпришел в себя почти мгновенно. Один из констеблей подал ему стакан воды. Егоподвели к единственному в комнате креслу, стоящему спиной к нише.
–Прошу прощения, сэр, – пробормотал Чабб, обращаясь не к Аллейну, а кПолковнику.
Тутглаза его вспыхнули и впились в Гомеца.
–Это ваших рук дело! – сказал он, покрываясь испариной и дрожа. – Так ведь? Высказали, что все устроите, и исполнили обещание. Устроили.
–Вы предъявляете обвинение мистеру Гомецу? – спросил Аллейн.
–Гомецу? Не знаю я никакого Гомеца.
–Мистеру Шеридану?
–Я не понимаю, что значит “предъявляете обвинение” и не знаю, как он этопроделал, откуда мне? А только он вчера ночью сказал: если выяснится, что этоони нас предали, то он им покажет. И сдержал свое слово. Показал.
Гомецрванулся к нему, словно распрямившаяся пружина – так внезапно и с такой злобой,что Гибсону и двум констеблям пришлось повозится, усмиряя его. Он изрыгал всторону Аллейна короткие, бессвязные фразы, видимо, португальские, заплевываясвой синеватый подбородок. Замолк он, скорее всего, лишь потому, что исчерпалзапас ругательств. Однако глаз с Аллейна он не сводил, отчего казался еще болееопасным, чем прежде.
–Я вижу, к вам возвращается ваша прежняя нгомбванская форма. – сказал Аллейн. –Утихомирьтесь, мистер Гомец. Иначе нам придется посадить вас под замок.
–Дерьмо! – просипел Гомец и плюнул, впрочем неточно, в сторону Чабба.
–Жалкое зрелище. Чертовски жалкое зрелище, – повторил Полковник, похоже решившийвзять на себя обязанности сценического хора.
Аллейнспросил:
–Никто из вас, случайно, не хватился пары перчаток?
Наступиломолчание. Секунду-другую все оставались неподвижными, затем Чабб поднялся наноги. Гомец, которого все еще держали два констебля, опустил глаза на своипоросшие черными волосками руки; Полковник сунул свои в карманы. И сразу послеэтого все трое, словно в едином порыве, принялись бессвязно и бессмысленноорать друг на друга, обвиняя каждый каждого в убийстве Санскритов. Конца этойсцене явно не предвиделось, но тут кто-то вновь принялся насиловать кнопкудверного звонка. И вновь, словно некто невидимый затеял повторно прослушиватьзвуковую запись спектакля, из прихожей донесся истерический женский голос.
–Я хочу видеть моего мужа! Не смейте! Не трогайте меня! Я пришла повидать мужа.
–Нет! – шепотом произнес Полковник. – Ради Христа, не впускайте ее! Невпускайте!
Однакоона уже ввалилась в мастерскую, волоча за собой констебля, безуспешнопытающегося ее удержать. Двое других, стоящих у двери, от неожиданности опешилии уставились на Аллейна, ожидая распоряжений.
