– Дворника?
– Спал, сидя на тумбе. Хотел, наверное, утром пораньше подмести, а потом уйти к себе. Не знаю. Из деревни дворник. Разговор у него такой… не здешний. Может, пермяк или еще что-то.
– Что дворник сказал?
– Что не видел никого.
– Вы ему приметы описали?
– Да…
– Товарищ Никитин, – сказал Иван Васильевич, – у нас имеются показания красноармейца, который сопровождал вас вчера ночью.
– Да?
– Он утверждает, что возвращался к церкви уже под утро, чтобы проверить одно подозрение.
Это подозрение уже несколько часов шевелилось в душе Никитина, поэтому он отвел глаза и вздохнул.
– Да? – тихо переспросил Никитин.
– На тумбе обнаружилось пятно крови. Небольшое. – Иван Васильевич сложил руки на бумагах, подался вперед и посмотрел прямо Никитину в лицо. – Вы ведь с Ленькой Пантелеевым разговаривали… И все приметы вам были известны. Как же вы его не признали?
– Не знаю, – сказал Никитин. – Вот поверите – понятия не имею. Отвел глаза, дьявол.
Он хотел было перекреститься, но вместо этого в сердцах плюнул.
* * *
К артельщику пожарного телеграфа Михаилу Манулевичу требовался особый подход, как сразу определил Юлий. Манулевич был среднего роста, но из-за худобы и привычки сутулиться казался выше, чем на самом деле. Когда он говорил, дышал или глотал, то есть постоянно, на горле его двигался кадык, и это поневоле привораживало взгляд собеседника.
Юлию указали на Манулевича в столовой «Петроградпожартреста», где тот в скорбном одиночестве вкушал компот.
– Позволите? – Юлий змеей вполз на стул напротив Манулевича и уставился на стакан в его руке.
Рука Манулевича задрожала, и артельщик устремил на Юлия мученический взгляд.
– Что вам нужно? – спросил Манулевич.
– Я из УГРО, – сообщил Юлий тихо, – но кричать об этом мы не будем.
Манулевич отмолчался.
Юлий спросил:
– Хорошо здесь кормят?
– Сравнивать не с чем, – буркнул Манулевич.
– Да бросьте! – развязно воскликнул Юлий. – Разве вы домашней еды не пробовали?
– Нет, – сказал Манулевич.
– А в детстве? – наседал Юлий.
– У меня не было детства, – сказал Манулевич. – Меня многие как видят, так сразу думают, будто у меня была толстая еврейская мама, ну так это совершенно не так. Ни мамы, ни детства. Я то, что называлось раньше голодранец. Поэтому и работу в артели получил.
– Непростая биография, – согласился Юлий.
– Вам-то что надо?
– Желаете допрос в участке? – поинтересовался Юлий.
Манулевич сказал:
– Человек кушал обед, доедал компот, но надо было прийти и даже здесь мучить. Очень умно.
– Не пытайтесь пробудить во мне совесть, Михаил Осипович, – сказал Юлий. – Меня, кстати, зовут Юлий, по фамилии Служка.
– Не скажу, что мне очень приятно, – буркнул Манулевич. – Однако задавайте ваш вопрос.
– Ладно… Расскажите еще раз, как вас ограбили.
– Очень мне интересно это в десятый раз рассказывать, – съязвил Манулевич.
Юлий счел этот тон признаком пробуждения в собеседнике некоторой живости и мысленно поздравил себя.
– Я-то ведь не слышал, – заметил Юлий. – Мне бы из первых уст, так сказать, а не в пересказе товарища Дзюбы.
При упоминании товарища Дзюбы Манулевич болезненно сморщился, и Юлий опять себя поздравил.
– Я должен был снести деньги из банка на работу, – тихо проговорил Манулевич. При этом он беспокойно водил глазами, словно пытаясь выследить незримого соглядатая. – Я так иногда делаю по вторым и восемнадцатым числам, когда зарплата.
– Иногда? – удивился Юлий.
– Иногда отправляют не меня, – пояснил Манулевич.
– А вас почему выбрали для такого дела? – спросил Юлий.
– А вы как думаете? – Манулевич посмотрел на Юлия с хмурым вызовом.
Юлий смерил его взглядом, раз и другой. Манулевич был хилым – отбиться от нападающих он явно бы не смог. Ничем не выдающаяся персона.
– Вы не похожи на человека, у которого вообще могут быть деньги, – сказал наконец Юлий. – Если б я выслеживал, кого ограбить, на вас бы последнего подумал.
– Наш начальник, товарищ Коновалов, так и говорит. У тебя, говорит, товарищ Манулевич, лицо хронически недоедающее, почему ни один грабитель в твою сторону и не высморкается.
– Умно, – восхитился Юлий.
– Вы считаете?
– Товарищ Манулевич, – сказал Юлий проникновенно, – если глядеть всеохватно, саваофовым оком, то я считаю, что все должны быть хорошо поевши, и притом по возможности с мясом, и хорошо одеты, чтобы глядеть приятно, но при существовании социального неравенства такое невозможно. Поэтому тех, кто зарится на наши деньги, следует сажать в тюрьму или сбивать с толку.
– Вы считаете, – перевел эту тираду для себя Манулевич. – Ну ладно, кто я такой, чтобы спорить с двумя уважаемыми людьми. Впрочем, мне даже лестно, потому что меня почитают человеком надежным и честным.
– Не сомневаюсь, что так и есть, – вставил Юлий и тотчас пожалел о своей реплике: Манулевич подозрительно уставился на него и замолчал. – Слушайте, Манулевич, я вам еще компот закажу, – сказал Юлий. – Мне позарез надо кое-что из вас выпытать, так вы мне помогите.
– Не надо больше компота, – наотрез отказался Манулевич. – Я все-таки рабочий человек, а не беспризорник.
– На вашем месте я бы пользовался, – сказал Юлий.
Манулевич пожал плечами:
– Ну а я на своем месте, и у меня, между прочим, есть гордость. Про что вы хотели спросить? Задавайте вопрос, я хочу с вами расстаться.
– О том, что вы понесете деньги, знали трое, – начал Юлий.
– Я это уже и сам говорил, для чего вы пересказываете?
– Чтобы выстроить цепочку событий, для того и пересказываю… Коновалов – ваш начальник. Он знал.
– Это его поручение, как же ему не знать! – сказал Манулевич.
– Кто еще?
– Грошев – другой артельщик, он иногда сам ходит с таким поручением.
– Третий?
– Рябых. Наш бухгалтер.
– Что с вами случилось, когда вы несли деньги?
– А вы не знаете?
– Меня там не было.
– Хорошо, – страдальчески проговорил Манулевич, – я снова пройду через этот ад и больше не хочу вас видеть. Я нес эту сумму, всю зарплату, из банка. Деньги лежали завернутые в газету и перевязанные бечевкой в небольшом саквояже. Когда я пересекал Марсово поле, ко мне подошел человек.
