пороге и смотрела на них, пока Нат не подняла головку, моргая от яркого света. Было еще рано, шесть утра от силы. Скоро она начнет свой утренний обход территории и разбудит Арта. Еще примерно полчаса, и все выйдет у меня из-под контроля. И тогда конец.
Я опустилась на колени и погладила Нат по затылку, убаюкивая ее – пусть подремлет. А сама вытащила из-под кровати старый голубой дорожный саквояж со сломанной молнией. Он был не очень большой, но чемоданы мы закинули на шкаф, и я бы не смогла их достать, не разбудив при этом Арта.
За что хвататься? Что взять с собой?
Я об этом не думала. И ничего заранее не предусмотрела.
Просто инстинктивно ощущала, что должна защитить, защитить, защитить живое существо, которое мне жизненно необходимо, как печень или бьющееся сердце. Она была мне как семья, моя родная кровинка, и жизнь ее, хоть и короткая, ничем не хуже моей, даже ценнее, ведь она еще совсем невинный младенец. Сколько вообще живут ova organi? Хоть кто-нибудь знает? «Истон Гроув», например? Может, они жили бы вечно, если бы мы их не поглощали? Сколько прожила старейшая из них, пока ее не вскрыли, расколов, как яйцо?
В том-то и дело: может, Нат больше заслуживала жить в этом мире, чем все мы. Как ни крути.
Сколько ни задавайся вопросами, теряясь в мегаполисе собственной личности. Сколько ни корми себя этой экзистенциальной постмодернистской меркантильной бравадой. Может, мне не суждено сотворить что-то свое. А суждено помочь ей выжить. Спасти. И может, Арт когда-нибудь поймет и вернется ко мне.
Но эта ложь окатила меня, будто черным гудроном.
– Ты же меня спасешь? – спрашивал он. – Обещаешь?
И я отвечала «да». Всегда. А закончить начатое означало убить его. Он уже отнял ее зуб – что дальше на очереди? Почка. Печень. Сердце. Кости. И в итоге от нее ничего не останется. Если они с «Истон Гроув» были готовы идти до конца, то они явно не осознавали масштабов собственного открытия. Зато я понимала.
Для себя мне взять было нечего: все мои вещи лежали в шкафах, но чем больше я шумела, тем больше была вероятность, что Арт меня остановит. Пусть он лучше спит. Пойти на это значило нарушить все договоры и законы, все до единого. Я точно знала, что «Истон Гроув» так просто этого не оставит. Возможно, нас будут преследовать. Но если Арт в этом никак не замешан, то его хотя бы не тронут.
Я не хотела покидать его, правда, поэтому не надо думать, что мне было плевать. «Истон Гроув», может, и свела нас, но мы проделали самую трудную работу сами. Откуда им было знать, что система так гладко сработает. Арт был не идеален, но мне он нравился. Я его понимала. Он справится. Неважно, что я натворю, он все равно по-прежнему будет состоять в «Истон Гроув», они о нем позаботятся. А если его книга произведет фурор, как он им и обещал, то, может быть, они создадут для него его собственное ovum organi, которое ему уже ни с кем не придется делить. И кровь оно будет качать лишь для него. И лишь его лицо будет смотреть на него. Для него так даже лучше.
А у Нат есть всего один шанс. Ведь она – это не просто совокупность всех ее составляющих.
Она – Нат.
Я взяла пару джинсов с грязным джемпером и пошла вниз, поддразнивая Нат зажатым кулаком, чтобы она шла за мной. Решив, что там, наверное, опять кусочек человеческой еды, она бесшумно побежала следом, как шелковая, глаза – словно блюдца. Когда мы добрались до кухни, я отбросила притворство и принялась набивать сумку банками с ее кормом. Нат недовольно заворчала, присела на попу, выгнув пальцы назад, и начала нетерпеливо постукивать ими по деревянному полу.
Что еще ей может понадобиться? Мне даже в голову не приходило взять мамины фотографии или картины – вещи из прошлого, до появления Нат. Может, взять ее игрушки? Или миску? А может, она спокойно оставит прошлое позади? Приспособится?
Я все равно закинула их в сумку и поставила ее на кухонный стол; можно ехать. Дождь все еще барабанил по окнам, так что я схватила куртку Арта, сгребла свои ключи с подоконника и мысленно уже соображала, как разместить Нат на заднем сиденье. Под сиденьем в машине она не поместится – может, в багажнике?..
Но тут в дверь постучали, и я выронила ключи.
И застыла на месте. Глотку мне обожгло кислотой.
Почтовый ящик на двери.
– Нора?
Голос женский.
Я вжалась в кухонную стену, с глаз долой. И затихла.
– Нора, мы можем помочь. Мы все объясним.
Мужчина. По голосу молодой.
А потом – бархатистое, нежное, как теплое молочко:
– Все будет хорошо.
Да, знаю, я могла уйти с Нат через заднюю дверь. С краю забора стояли ворота. Это и был наш путь к спасению, рукой подать, всего в паре метров от нас. Но в ту секунду все перевернулось. Я словно стала ребенком, который просится на ручки за утешением. Только дайте мне сахарок. И держите крепко в темноте.
В ту же секунду ключ повернулся в замке, цепочка натянулась, и дверь резко хлопнула.
– Нора? Мы пришли помочь. Мы все знаем.
И где-то глубоко внутри, в моей голове, тик-тик-тик-тик-тик, щелкали ручки, как в самом начале в приемной. Потребность угождать. Отчаянное желание найти кого-то, кто прижмет меня к груди и скажет, что все будет хорошо. До двери я ковыляла на ватных ногах. Может, в глубине души я все еще надеялась отвадить их и втайне вывезти Нат, когда они уйдут. Вы, наверное, решите, что так все и было, но я не помню, чтобы я об этом думала. По правде, я вообще не думала. Я просто хотела, чтобы все это кончилось. Мое право на свободу воли истекло, и настоящие владельцы пришли его себе вернуть.
Маленькая и незаметная, я отстегнула цепочку и распахнула дверь, просияв лучистой улыбкой. В конце концов, сегодня первое января. С Новым годом.
– Приве-ет, Но-ра, – пропела Фиа.
Она стояла на ступеньках, одетая в белый пуховик до самых пят. Круглое лицо ее утопало в гнезде из черного пуха, раскроенное пополам сжатой улыбкой. За ней в снегу стояли двое: лысый мужчина, г-н Мартин, и молодой практикант с нашего последнего совместного приема с Артом. Нейтан. Он-то здесь откуда? С лета столько времени прошло.
– С Новым годом, Фиа. И вас, Нейтан, – обронила я. Легкая-легкая, словно пушинка.
Фиа прижимала к груди какой-то портфель.
– Позволите войти?
Я показала в сторону гостиной и закрыла дверь в кухню, легонько толкнув ее кончиком ступни со словами:
– Чтобы не выпускать теплый воздух.
Слава Богу, туфли
