казалось, что он спускается не то в ад, не то в подземелье, где живут боящиеся дневного света морлоки вроде уэллсовских.
Лестница круто повернула в сторону. Воронов сделал еще несколько шагов вслед за Брайтом и застыл от изумления.
Перед ним был огромный подвал, заставленный столиками. У дальней его стены возвышался небольшой помост, на нем расположился оркестр, состоявший из нескольких музыкантов.
Только теперь он окончательно понял, почему Брайт назвал это заведение «Underground». Оно и в самом деле располагалось глубоко под землей.
За столиками в клубах табачного дыма сидели люди в военной форме. Штатских мужчин почти не было, если не считать сновавших между столиками официантов.
Женщин было довольно много — их можно было увидеть почти за каждым столиком. Шум голосов, звуки музыки, шарканье официантов — вое это сливалось в общий непрерывный гул.
Брайт все еще стоял на ступеньке, Воронов — за ним.
— Погоди, — сказал Брайт. — Сейчас я отыщу Стюарта. — Он приподнялся на цыпочки. — Вон он, со своей Урсулой. Нравится тебе его девочка?
Ни Стюарта, ни его «девочки» Воронов не видел.
— Пошли, — решительно сказал Брайт, — сейчас я предъявлю тебя, как чек кассиру.
Он был здесь своим человеком. «Хэлло, Чарли!» — кричали ему почти из-за каждого столика.
Стюарт и его «девочка» сидели спиной к эстраде и лицом к входу. Два места за их столом были свободны.
— Кто эта женщина? — поинтересовался Воронов.
— Я же тебе сказал, что его Урсула. Черт знает, откуда она взялась. Я вижу ее второй раз.
— Англичанка?
— Англичанок у него хватало в Лондоне. Немка, конечно!
— Но кто она такая?
— Прежде чем лечь спать с женщиной, вы требуете у нее удостоверение личности? — насмешливо спросил Брайт.
Они подошли к столику, за которым сидели Стюарт и Урсула. Англичанин держал в руках стакан, наполненный Светло-желтой жидкостью. На столе стояли фужеры с жидкостью ядовито-зеленого цвета.
Обращаясь к продолжавшему сидеть Стюарту, Брайт отчеканил:
— Мистер Воронов. Собственной персоной. Живет в Потсдаме на… — Он запнулся. — Словом, на той самой чертовой улице. Ты проиграл. Платить будешь наличными или чеком?
Не глядя на Брайта и не отвечая ему, Стюарт встал и вежливо поклонился.
— Добро пожаловать, мистер Воронофф, — сказал он. — Присоединяйтесь к нам. Леди зовут Урсула, — снова усаживаясь за стол, продолжал Стюарт. — Урсула, разрешите вам представить нашего русского коллегу и союзника: хэрр Воронофф.
К удивлению Воронова, это было сказано на вполне приличном немецком языке.
Урсула искоса поглядела на Воронова и едва заметно кивнула.
— Садитесь, пожалуйста, — снова переходя на английский, обратился Стюарт к Воронову. — Этот Шейлок сядет и без приглашения.
Брайт и впрямь уже сидел, вытянув под столом длинные ноги.
— Как ты меня назвал, Вилли? — спросил он.
— Шейлок! — иронически повторил Стюарт.
— Это еще кто такой? — чуть нахмурившись, переспросил Брайт.
— Шекспир ошибся. Ему следовало бы назвать своего Шейлока Брайтом, — уже не скрывая насмешки, проговорил Стюарт.
Он явно издевался. Чарли, очевидно, никогда не слышал имени Шейлок. Но смутить его было не так-то легко.
— На вашем месте, мистер Стюарт, сэр, — чеканя слова, сказал он, — я прежде всего покончил бы с делами. С вас сто баков.
Стюарт достал из кармана узкую, длинную чековую книжку.
— У тебя есть ручка? — со вздохом спросил он Брайта.
— К вашим услугам, сэр.
Стюарт раскрыл книжку, черкнул в ней что-то, вырвал листок и вместе с ручкой отдал его Брайту.
— О’кэй! — сказал Чарли, внимательно прочитав чек. — Теперь пойдем и разменяем его.
— Что?! — воскликнул Стюарт.
— Надеюсь, — жестко сказал Брайт, — здесь найдутся люди, которые подтвердят, что на твоем счету есть сто баков. Короче говоря, я хочу разменять чек на наличные.
Из бесшабашного, болтливого парня, каким привык видеть его Воронов, Чарли Брайт на глазах превратился в совершенно Другого человека. Лицо его приняло непривычно холодное выражение — брови нахмурились, губы плотно сжались.
Некоторое время Стюарт молча смотрел на Брайта.
— Хорошо. Пойдем, — сказал он, вставая. — Простите моего недоверчивого друга, мистер Воронов, — небрежно добавил он. — На несколько минут мы оставим вас наедине с Урсулой.
Урсула внимательно наблюдала всю эту сцену, но, казалось, думала при этом о чем-то своем.
Лицо Брайта приняло уже обычное ребячески-бесшабашное выражение.
— Айн бисхен бизнес. Кляйне, кляйне… — сказал он Урсуле на своем невозможном немецком языке, подмигнул и пошел вслед за Стюартом.
Оркестр заиграл танго «Ich küsse Ihre Hand, Madame». Воронов хорошо знал эту мелодию, столь распространенную в годы его юности. На площадке, предназначенной для танцев, тотчас образовалась давка. Танцевали главным образом американцы и англичане. Все они были в военной форме. Немногие штатские мужчины — по-видимому, немцы — продолжали сидеть за столиками.
Пройдясь по головам танцующих, луч прожектора на секунду осветил лицо Урсулы. Воронову показалось, что он видит одновременно два ее лица. Молодое, с мягким взглядом больших глаз, а где-то за ним, почти сливаясь с первым, другое, постаревшее, со следами перенесенных испытаний.
Впрочем, эта особа мало интересовала Воронова. Судя по всему, она была одной из тех немок, которых подкармливали американцы или англичане.
Но кем бы она ни была, пренебрежительное отношение к женщине претило Воронову. Стюарт не должен был оставлять Урсулу наедине с незнакомым мужчиной.
— Они сейчас вернутся, — сказал он по-немецки. — Возникло неотложное дело.
Урсула рассеянно улыбнулась.
— Это танго, — сказал Воронов, чтобы хоть что-нибудь сказать, — напомнило мне студенческие годы…
— Вы действительно русский?
— Да, конечно. — Воронова удивил резкий тон, которым был задан этот вопрос.
— Почему вы не в форме?
— А зачем? — улыбнулся Воронов. — Ведь война кончилась.
— Вы учились в Германии? — В узких глазах Урсулы мелькнула затаенная злая усмешка.
— В Германии?! — с недоумением: переспросил Воронов. — Как это могло прийти вам в голову? До войны я никогда не был в Германии.
— Разве в вашей России не было своих песен? Или вас заставляли танцевать под немецкие? — В словах Урсулы прозвучал уже явный вызов.
Воронов смотрел на эту немку со все возрастающим удивлением. Сквозившая в ее словах неприязнь к России была вполне объяснима. Но поражало то, что она не скрывала этой своей неприязни.
— Нас никто ничего не заставлял, — резче, чем ему бы хотелось, ответил Воронов.
Он тут же осудил себя за резкость. «Нашел с кем сводить счеты, — с горечью подумал он. — Этой несчастной немке, может быть, и есть-то нечего… Наслушалась геббельсовской пропаганды и в каждом русском все еще видит кровожадного врага!»
Воронову захотелось вызвать на разговор эту странную девушку. Коснуться ее души, убедить, что теперь ей нечего бояться русских.
— В годы моей юности у нас были распространены самые
