Будут расставания
СКАНДАЛ
В большом доме было тихо, как перед грозой. В протопленных комнатах пахло свежим лаком от громоздкой дедовской мебели. Окна, закрытые плотными задергашками и тюлевыми гардинами, пропускали водянистый свет, который не добирался до углов. В углах дремала скука, серая, мягкая.
Отцу и матери Дмитрия скука не мешала. Они привыкли к однообразным дням и тяжелым после обильного ужина ночам. Просыпались на заре от хриплых петушиных криков, умывались холодной водой, не чувствуя облегчения.
До завтрака отец кормил кур, поросенка. Сутулясь под низкими потолками, выгребал из стаек навоз. Делал все молча, неторопливо.
Мать, в белом старушечьем платочке, хлопотала на кухне. Низкорослая, с худеньким личиком и внимательными глазками, она приговаривала себе под нос, накрывая на стол:
— Живем, слава богу. Весь бы век так.
За три года, пока Митя служил в армии, в доме ничего не изменилось, даже скука осталась прежней.
Первые недели после службы Митя с охотой пилил дрова, таскал воду и поливал грядки. Работал до синих сумерек, пока над крышами не вставала луна. Тогда он переодевался и уходил.
Возвращался, когда горланили петухи и заря румянилась у кромки горизонта. Он забирался на сеновал, нашаривал в сене постель и, ткнувшись головой в подушку, засыпал. В полдень жаркое солнце будило его. Пахло помидорной ботвой и перезревшим укропом. Во все щели сквозили пыльные лучи. Вялый со сна, Митя лениво спускался по крутой лестнице. Прищуривал серые насмешливые глаза, шутливо говорил, если мать была во дворе:
— Рядовой Лазнов прибыл в ваше распоряжение! Во время городского отпуска никаких особых происшествий не произошло.
Незаметно пролетели четыре недели — солдатский отпуск после службы. Отец познакомил его с Филичкиным. Анатолий Маркович был заведующим производством на чугунолитейном заводе. Когда Митя уходил в армию, завод назывался проще: «Артель «Победа». Артели отжили свой век, и нехитрое производство получило новую вывеску.
Филичкин пригласил Дмитрия в кабинет. Усадил против себя и заговорил вполголоса, приглаживая седеющие виски.
— С отцом твоим давно работаем… Он — лучший шофер. Честный человек, мой большой друг. Вакансий сейчас нет. Ваш брат — досрочно демобилизованный — занял. Но тебя возьмем. Работа будет хорошая — легкая. И заработком не обидим. — Голубые светлые глаза Филичкина смотрели грустно. — В наш коллектив приходишь, Митя. Старайся жить, как все… Многие сейчас на Север едут, в степные совхозы отправляются… Лично я давно считаю, что жизнь — это борьба. Каждый должен найти место под солнцем. «Если ты не за себя, то кто за тебя», как сказал древний мудрец.
Говорил Филичкин путано, долго, похлопывал ладонью по стеклу письменного стола. Было душно, за окном знойный ветер гнал сухую пыль. Митя морщил лоб, хотел казаться серьезным.
— Ладно, — ответил он и обвел взглядом отцветшие желтые обои, — буду работать как вол…
Филичкин поднялся из-за стола, протянул руку с широкой ладонью и короткими твердыми пальцами.
— Завтра приходи. В отдел кадров… с документами.
В августе начались дожди. Насупленные тучи бродили по небу. Перед вечером гремел гром, ломаные молнии впивались в землю, освещая грозовой сумрак. Ночами луна смотрела в провалы меж туч, и влажные скаты крыш серебряно поблескивали.
Утром Дмитрий шагал по вязкой грязи. До завода было недалеко. У проходной он мыл сапоги в глубокой луже и по выложенной коричневым булыжником дорожке направлялся в цех.
В цехе работали: кузнец дядя Вася и жестянщик дядя Коля, ветераны производства (дяде Коле шел пятьдесят восьмой год, а дядя Вася был на семь месяцев младше); два глухонемых слесаря, в ладных комбинезонах и синих беретах; ученик Афоня, стриженный под машинку, как солдат-первогодок, и токарь Ульяна Павловна.
В обеденный перерыв все шли в заводскую столовую. Кормили там дешево и сытно. Потом дядя Вася и дядя Коля ложились на верстаки спать. Глухонемые слесари курили, улыбаясь друг другу. Афоня слушал радио, а Ульяна Павловна носила воду в питьевой бачок.
В механическом цехе Митя числился слесарем. Ремонтировал инструмент, помогал кочегарам, следил за канализацией. Когда работы не было, забирался в инструменталку, за стеллажи, читал припасенную книгу или курил, глядя в немытые стекла зарешеченного окна.
«Что ли, это жизнь? — думал он. — Бежать на север или в степные совхозы, а то скисну, как молоко».
Мысли делались ленивыми, мускулы вялыми. Он вздыхал, удобней усаживался на табурете, вытягивал ноги.
Дождливым вечером Митя с отцом копали погреб во дворе у Филичкина. Мокрая глина липла на лопаты. Анатолий Маркович, в стоптанных сапогах, в ватнике, старательно крепил стены ямы.
— Человек человеку должен быть другом, — разглагольствовал он, плечом упираясь в доску. — Надо помогать друзьям… Вы — мне, я — вам! Надо как-то жить! Вон писатели… кучу денег получают. Им и погреб не надо рыть… А раз нет особого дарования — крутись. Вот, к примеру, горторг не запас картофеля… Где человеку купить картошку? Только на базаре… Понимаете? Завод тебя, Тихон Фомич, командирует на уборочную. Что плохого, если, оплатив горючее, привезешь из колхоза несколько мешков.
— Вот это дело! — отец даже перестал бросать глину. — Ведро картошки сейчас на базаре в пять раз дороже, чем в районе — озолотиться можно.
— Но горторг не спит, товарищи меры принимают.
— Да я завтра ж еду, Анатолий Маркович! — загорячился отец.
Филичкин продолжал:
— Ванна мне нужна. Обыкновенная ванна, — он опустил молоток и поглядел на Митю. — Я купил бы. За любую цену. Взял бы даже списанную.
— Знать бы, где лежит списанная, — пробурчал отец.
— Если бы знать, Тихон Фомич…
Дмитрий видел грязный двор и дом из шлакоблоков с квадратными окнами. Над самой крышей — взлохмаченные тучи. «Почему я здесь? — вдруг удивился он. — Копаю какой-то погреб. Для чего? Что, Филичкин не может нанять рабочих? «Вы — мне, я — вам!» Да ну его к черту!» Дмитрий всадил в глину лопату и молча зашагал к воротам.
…Несколько дней назад отец чудом провел старенькую трехтонку по размытым осенним дорогам. Теперь мать каждый день торговала на базаре картошкой.
У Мити все эти дни оставалось неопределенное чувство, словно он обманул кого-то или что-то не доделал до конца. «Наплевать, — успокаивал он себя. — Дело с картошкой — тридцать раз начихать! Пусть торгуют. Даже польза какая-то есть».
Первый заморозок сковал дороги, и ясным стал воздух. Звуки с улицы доносились отчетливыми, точно рождались под самыми окнами. Митя лежал на кушетке и гладил кота. Черный ожиревший кот жмурился
