— А то канапа… — сказала бабушка нехорошим шёпотом, и волосы стали дыбом у меня на затылке от силы Дара. — Пана кота… — произнесла сонным голосом тётя Женя.
Бабушка сняла очки и сунула их в карман. Я сел рядом с Ваксой, и кошка окинула меня надменным взглядом.
Тётя Женя потрогала волосы, поддёрнула рукава и сказала в пространство кухни:
— Так мало салатов, мама. Я нарубила Констанцию и, наверно, соберу на Панску?
— Такое, — милостиво заявила бабушка. — Я, тем часом, уберусь.
Тётя Женя вышла, унеся с собой стакан.
Я встал с дивана и пересел на подоконник. На нём я любил читать и рассматривать жизнь улицы Коперника. Читать мне сейчас не хотелось. А на улице лепил снег.
Бабушка скрипнула шифоньером и вынула из него маленькую ореховую шкатулку.
— Нет, но что-то тут было? — спросила бабушка в полутьме. — Я чую какую-то силу. Сонное марение, не иначе. Но кто ставил такую пулапку[121]? И что-то за дух лезет из печки, грязь?
— Кого тут только не было, — сказал я. — Может, оно и пулапка, по виду похоже. А в печке, бабушка, спёкся сон.
— Чей? — быстро спросила бабушка, хлопнула шифоньером и поставила шкатулку на стол.
— Ваш, — ответил я. — А у меня теперь коленка болит. Очень. И я выкидываю уже вторые тапки…
Бабушка отодвинула газеты с кроссвордами и расстелила на столе, под лампой, квадратик бархата. Зелёного и вытертого.
— Не пойму, — сказала она, и провела по бархату ладонью. — Кто-то тут дурит мне голову. Для начала думала, что то — ты. И тапки твои. Сон…
— Так приятно такое слышать, — сказал я и подобрал ноги под себя. Колено хрустнуло.
— Нет, не хотела сказать обидное, — вымолвила бабушка. — Не помысли. Вот Гости, что-то они тут делали? И такой сон? То злая воля!
— Очень злая, очень — поддакнул я и обнаружил в углу подоконника кусок красного шерстяного шарфа. Я снял брюки и принялся тереть коленку «красной шерстью». Бабушка искоса кинула на меня взгляд.
— А наши все? Где сенс? Как они сбегаются до квартыры? Кто зовёт?
— Запах еды, — убежденно сказал я. — Пока всё не стопчут — не уйдут!
Бабушка посмотрела на меня заинтересованно.
— Дух? — сказала она. — Нет, не то, неверно. Тот Зов и Гости… Так, вся в интриге — чей то Зов? Ты молчишь? — полуутвердительно спросила она и кашлянула. — Но нет, ты дуришь мне голову. Сон…
— Нет, я пою, — ворчливо обронил я. — Чай, бананы, сайра…
— Такое пели и раньше, — мечтательно произнесла бабушка и погладила бархат в обратном направлении.
— И кто это? — задал я коварный вопрос. Колено, атакованное красной шерстью, смолкло. На всякий случай я обвязал его шарфиком и натянул брюки.
— Спредавцы непотребу, — сказала бабушка. — Ходили и кричали, пели куплэты.
Она выложила на прямоугольник темно-зеленого бархата небольшую горку украшений.
— Всё то — мозаика разбита, — сказала бабушка и надела на палец тяжелую на вид «печатку» с камнем зелёного цвета. — Нет ясности!
«Гелиотроп, — откликнулся Дар, — камень жрецов. Помогает устранять препятствия. Обличает двоемыслие, изводит клевету и раскрывает вражьи козни».
— Да-да, никакой ясности. Совсем. На улице снег, — сказал я и слез с подоконника. Чёрной тенью шастнула на него Вакса.
— Тутай чаруют, — продолжила бабушка. — И так… реально.
Камень на её пальце полыхнул тайным светом. Она надела на другой палец моё любимое кольцо — с сапфиром, по форме он напоминал жернов, в середине его было отверстие. — Не вижу кто.
— Скажи, за тобой опять охотились? — как бы между делом поинтересовалась она. — Или как? Видел надобычное? Тени, монстров, креатур?
На кухне тётя Женя включила телевизор и сказала кому-то.
— Опять программы сбили! Мама!
— Да, представьте, — разобиделся я. — Это были носки. Вырвались из мрака. Шипели и кусались.
— Боюсь такое представить, плохие будут сны, — криво улыбаясь, сказала бабушка в полумраке. — Уже не та система нэрвова.
Я атаковал украшения. Первым делом я завладел тоненьким серебряным колечком и нацепил его на мизинец.
Совершенно неожиданно увидел я большой, душный, светлый зал, отчетливо пахнущий хвоей, канифолью и пачулями. Гремела музыка, со всех сторон слышались голоса и смех, я танцевал, танцевал польку и рука моя с серебряным колечком… была женской.
— Отдай супир[122]! — сказал сердитый девичий голос. Чернявый студент, партнер удивленно вскинул брови, видение растаяло…
Бабушка стояла надо мной, колечко вертелось у неё в руках.
— Вот я думала, чего он испугался? А, это ты — меряешь чужие кольца. Же я не говорила, что так можно намерять чужую судьбу? — сказала она.
— Говорили, — пискнул я.
— Ну и… — неожиданно спросила бабушка.
— Что?
— Как тебе мой кавалир?
— Похож на Делона, — глубокомысленно заметил я.
— По мне так и лучше, — ответила бабушка. — Французы — они без чувства. Один неповажный пых!
На воротник зеленой блузы она пристегнула старинную выпуклую брошку с какой-то сложной царапиной в виде буквы «В» в центре круга.
— Бабушка, а что такое «гемма», — спросил я, перемещаясь поближе к ларчику.
Бабушка посмотрела на меня из-под руки, она застегивала пуговички на манжете.
— Ты уже тысячу раз слышал. Все камни резные называются геммами. Геммы бывают выпуклые — тогда то камеи, и ешче такие, ну как то сказать — полые, инталии тогда-то печатка. И она покрутила у меня перед носом «печаткой». — Наша гемма очень старая, ещё с Палатината… — бабушка улыбнулась опять и поправила волосы. Поддёрнула рукава и огладила юбку, сняв с нее незримую пушинку.
— Ну как мой вид? — спросила бабушка, извлекая из недр стола «Быть может».
— Люкс, — немного подобострастно сказал я. Бабушка вздохнула.
— Лесик, — сказала она, из тени и ароматов. — Убираемся и идём искать первую зорю.
— Прямо на небо? — спросил я.
— Трошку зарано, — ответила улыбающаяся в полутьме бабушка. — Но на дальнейше знай — я не против неба. Там нет глупств. Такое. Перед тем хочу сказать — дам тебе «Девять трав». Будет тяжко. Рассеем те чары.
— Хоть бы раз было легко, — пробурчал я. — Что стоило родиться в пятницу?
Бабушка сделала шаг и зажгла верхний свет.
— Вопрос не в пятнице, — сказала она. И бронзовые листья из мастерских Коломана Мозера одобрительно сверкнули ей в ответ. — Вопрос в крови. И в жичениях.
