бегаю! Документы, причиндалы, могила — я еще и на поминки должна идти? Мне ребенка на тренировку вести надо! — за закрытой дверью спортивного зала уже слышался ладный топот множества маленьких ножек — разминаются. Интересное дело, что ей — оставить Яся в пустом садике, в компании злющей от непредвиденной задержки нянечки, пока Эля будет на очередных поминках торчать?
— А они — зав с деканом — говорят, что на поминках Грушина и так почти никого нет, а от факультета кто-то должен быть обязательно, и не самим же им туда тащиться. — добросовестно пересказывал слова начальства Петечка, и Эля даже видела мысленно, как от усердия его коротко стриженные белобрысые волосы аж топорщатся над простецкой веснушчатой физиономией.
— Ты сходи, — решительно отрезала Эля.
— Я? — с наивной искренностью изумился Макаров, — Не-е, ну что ты, я не могу. — протянул он, — Я уже дома, я уже переоделся, чай себе заварил, компьютер включил… — и он торопливо добавил, — Поработать хочу.
— Петечка, а я, знаешь ли, целый день отработала, причем совсем не по специальности, — с ласковостью разъяренной кобры прошипела в телефон Эля, — И ты мне помочь не пришел — хотя и обещал.
— Ой, ты извини, конечно, свинья я получаюсь, — с совершенно искренним раскаянием немедленно занудил Петечка, — Ну не смог я, честно, вот не смог! Как представил себе, что опять катафалк этот, морг, кладбище, гроб закрытый — ужас! — явно напрашиваясь на сочувствие и понимание, простонал Петечка, — Никакие нервы второй раз такого не выдержат!
Эля в ответ лишь сдавленно зарычала и торопливо нажала кнопку, отключая мобилку вместе с Петечкиным доверительно-страдальческим голосом. Иначе еще секунда — и она бы просто начала невразумительно, но грязно материться, распугивая толпящихся в коридоре интеллигентных старушек. У него нервы! Нет, ну вы слыхали — Петечка не приехал помогать с похоронами, потому что у него нервы не выдержали! И Эля была абсолютно убеждена — изложи он эту версию декану или заву, и встретит понимание и сочувствие. Никому даже в голову не приходит, что у Эли тоже нервы есть, а физических сил — не так уж много!
Если бы зав военной кафедры, в надежде на новую порцию поминальной водки, опять своих техников не прислал, она б сегодня вообще пропала! Что они всем университетом будут делать, когда «военку» прикроют? Считай, последние нормальные мужики из университета уйдут. А ведь прикроют, родное правительство уже постановило.
Эля принялась досадливо забрасывать брошенные Яськой вещи в его спортивную сумку. Что ректорат себе думал? Бороться за кафедру надо было, доказывать! Другие-то вузы, вон, своих отстояли, а у университетской «военки» возможности, между прочим, получще, чем у этих других! Одной техники полный гараж, даже БТРы есть и самоходные артустановки, хоть и старые! Нет, все прошляпили — университет в своем репертуаре! И никто даже не задумывается, что не просто «военщики» работы лишаться, на всех отразиться. Кафедру, избавляющую мальчишек от армии, в университете прикрыли, а воинскую повинность-то государство не отменило. Следующим летом мальчишки-абитуриенты, отнюдь не жаждущие терять в армии два года своей жизни, проигнорируют университет и ринуться туда, где военные кафедры сохранились. Значит, и родители не захотят нанимать университетских в репетиторы своим чадам. У Эли с Яськой станет еще меньше денег… Вот как тут жить, если одно к одному: отец, начальство, коллеги, правительство — все норовят бедную женщину по миру пустить!
За дверью спортивного зала писклявенькие, но изо всех сил старающиеся казаться мужественными голосишки юных каратистов, отсчитывали: «Ичи… Ни… Сан… Ши… Го…». Эле всегда казалось, что если уж тренировки по карате идут в еврейском общинном центре — сакраментальное финальное «киай» следует заменить на «ой-вэй».
Из музыкального зала в коридор сочились звуки многочисленных скрипок. Сбились, послышался выговаривающий голос, потом пауза и они начали снова. Эля еще послушала, огляделась по сторонам и почувствовала, что даже повисшая на душе выматывающая тяжесть отступает, прячется перед аурой этого места.
Ну и ладно, пока поток абитуры не иссяк, будем работать. Поймав себя на том, что тихонько напевает под нос, Эля заторопилась к лифту. Походя приветственно раскланялась с парой совершенно патриархального вида бородатых старцев в ермолках. Ощущение «библейскости» усиливалось шнырающими вокруг старцев полуобнаженными девицами из группы «belly dance» в изукрашенных висюльками шароварах. Эля поглядела на них с легкой завистью — недостижимая мечта идиотки, чем-нибудь эдаким заняться, но дорого, и где взять время. И вообще, думай, как заработать, а как потратиться, деньги сами придумают.
Эля лифтом спустилась на первый этаж, в библиотеку, распахнула дверь…
…Но тебя не думай, я не приласкаю.
О любви я больше тебе не расскажу.
Ведь любовь святая, ты ее поганишь.
Я тебе такого позволить не могу…
Устроившиеся на передних рядах стульев немногочисленные благообразные старушки пару раз нерешительно похлопали. Библиотекарша, последним усилием держа на лице маску каменной невозмутимости, изъяла микрофон у мужичка неопределенно-пожилого возраста. Тот трепетно раскланялся, прижимая руку к сердцу и закатывая глаза. Видно, это казалось ему ужасно поэтичным.
— Что это делается? — попавшая под его шедевр Эля замерла в дверях.
— Не видишь, поэтический вечер, проходи давай, — шикнула ей в ухо все та же администраторша Ирочка и пропихнула Элю внутрь, — Пошустрей, побыстрей, а то оглянуться не успеете, на рифму положат! — скомандовала она, пропуская мимо себя слушателей своих компьютерных курсов. Их вереница бодрой рысцой рванула через зал к проходу в библиотечных стеллажах. Опомнившаяся Эля потрусила следом. Скрывшись за стеллажами от поэтической общественности, все дружно перевели дух и свернули налево, к компьютерному классу. Эля отправилась направо, в выгородку читального зала, где за столами расположилась хихикающая четверка ее очередных учеников.
Затянутая в слишком узкие для ее обильных телес джинсы Ривка Кацнельбоген занималась любимым делом — дразнила колбасой Дашку Степанову.
— Ты только погляди, какая колбаска, ням-ням, — крутя горбатым носом над усыпанным белыми точечками сала розовым кружком колбасы, приговаривала она, — Чистый цимес, попробуй, Дашка!
Даша встряхивала льняными волосами и по-кошачьи брезгливо морщилась:
— Отстань от меня со своей свиньей, гойка пар-ршивая!
— Я иногда понимаю Степанову — когда я вижу твой бутерброд, Кацнельбоген, мне тоже хочется стать правоверной еврейкой! — разглядывая зажатый в пухлых Ривкиных пальцах мегабутерброд (черный хлеб, слой сыра, три кружка яйца и сверху торжествующая колбаса), сообщила Эля.
— Она б еще сало на мацу положила, был бы бутерброд сильно неортодоксальной еврейки, — мрачно предложил один из мальчишек.
Сраженная общественным порицанием, Ривка сунула бутерброд в рюкзак, потом не выдержала, вытащила снова и воровато куснула.
— Кто-то мечтал к поступлению похудеть… — откинувшись на спинку стула и внимательно разглядывая потолок,
