дико взвоет, захлебываясь истерикой.
— Мама, не забирай мои книжки! Оставь, мама! — личико малыша сморщилось, частые-частые слезы покатились по круглым щекам, — Я их люблю, мама, не забирай!
— Ясь, пусти меня, пусти немедленно! — Эля рванулась, но маленькие ручонки держали крепко.
— Ты мне обещала «Карлсона» дочитать! Я хочу «Ка-арлсона-а-а»! — рот его распахнулся во всю ширь, демонстрируя дырку от первого выпавшего зуба, и Ясь заревел.
— Ясик, ну честное слово, Ясик, я тебе другого куплю, вот зарплату получу и сразу куплю, за любые деньги, — отчаянно бормотала Эля. Трижды проклятые, как и все, что отец считал своим, книги оттягивали руки, и она даже не могла обнять Яську, прижать его головенку к себе.
— Я не хочу другого, я люблю этого! — ревел Ясь.
— Я не могу тебе оставить этого, Ясь, понимаешь, не могу, беда будет, если я его оставлю. — твердила Эля. Беда, потому что тогда и твой дедушка тоже останется за стеной — на постоянный страх и неминуемые подлости, — Прекрати истерику, Ясь, отпусти меня, слышишь, сейчас же! — гаркнула Эля, и рванулась изо всех сил. Не удержавшийся Яська пошатнулся и шлепнулся на ковер, да так и остался сидеть, монотонно, на одной ноте заходясь плачем.
Придерживая стопку бедром, Эля подхватила телефон и выскочила в коридор.
Вжавшись спиной в стену и широко распахнув глаза, бабушка стояла у дверей отцовской квартиры и губы ее мелко дрожали.
— Что ты на меня-то смотришь, как узница Освенцима на палача? — разбрызгивая со щек непрерывно катящиеся слезы, крикнула ей Эля, — На, отдай ему его книжки, пусть он ими… — она сунула бабушке увенчанную телефоном стопку, коротко глотнула, пытаясь пропихнуть в желудок перекрывающий горло ком, безнадежно махнула рукой и метнулась обратно комнату — на зов заходящейся мобилки.
Свернувшись калачиком на ковре, Ясь уже только икал от плача. Эля пробежала мимо — что она могла ему сказать, Господи, ну что? — и схватила дергающуюся от трезвона трубку.
— Вы переехали, Элина Александровна, что на домашнем вас больше нет? — недовольно процедил в трубку декан.
— У меня просто больше нет домашнего, Олег Игоревич, — из последних сил стараясь говорить ровно, ответила Эля, — Звоните на мобильный.
— Я так и делаю! Не знаю, известно ли вам, но у нас тут снова на факультете трагические события, — декан скорбно понизил голос, — Нам сообщили из милиции, что наш пропавший докторант, Грушин…
— Я знаю… — перебила его Эля. Ей ли не знать! Еще и слушать про смерть Грушина от декана — это было уже выше ее сил!
— Да-да, такой вот ужас, куда мы катимся, если уже даже докторанты… — он оборвал фразу, и голос его зазвучал сугубо деловито, — Грушин был иногородним, жил в общежитии, здесь у него никого, так что факультет — его единственная семья, — тон сменился с делового на торжественный, — Поэтому мы с вашим завкафедрой подумали, что просто обязаны взять на себя хлопоты по погребению. Организацию этого мероприятия решили поручить вам, Элина Александровна! У вас и опыт в таких делах имеется, и с милицией вы сейчас часто встречаетесь, вам легче будет с ними договориться насчет тела…
— Олег Игоревич, вы… Да вы что! — завопила Эля, когда враз отнявшийся дар речи вернулся к ней, — Опять похороны? Опять я? Да еще Грушина? Нет! Я не в состоянии!
— Элина Александровна! — скорбно-укоризненно протянул голос в трубке, — Ну как же вы можете! Он докторант вашей лаборатории, работали вы вместе, как-то результаты обговаривали, делился он с вами…
— Что вы такое говорите, Олег Игоревич, никогда со мной Грушин ничем не делился! — поторопилась возразить Эля.
— Ну нет и нет, — покладисто согласился декан, — Все равно, какие бы у вас не были с покойным взаимоотношения, отдать ему последний долг все же придется! Кто, если не вы? Не профессуре же похоронами заниматься!
— Может, я и не профессор, но я, в конце концов, женщина и у меня маленький ребенок, я им должна заниматься, а не чьими-то похоронами! А кроме того, у меня и своя работа есть.
— Вот именно, работа! — голос декана стал строгим, — Савчука вы уже похоронили, Элина Александровна, никто вам больше не позволит, как вы это любите, уклоняться от общественной жизни!
— Покойники — это теперь общественная жизнь? — прежде, чем она успела себя сдержать, прокричала Эля и тут же поняла, что на ее счастье, декан ее не слышит, в трубке шли короткие гудки.
Вот только похорон ей и не хватало! Прижимая попискивающую мобилку к груди, Эля, тихо всхлипывая, сползла на ковер. Яська поднял голову, поглядел на нее, подобрался на четвереньках и обхватил ручонками. Эля уткнулась носом ему в шею, совсем по-младенчески пахнущую молочком и сном, и мерно раскачиваясь, они заревели на два голоса.
Глава 37
Reasonable job — “For your eyes only” number *
— Ясь, ради бога, поторопись, меня ученики ждут! — нетерпеливо притопывая, Эля наблюдала как пыхтящий от натуги Ясь пытается натянуть закрученный в жгут носок на выставленную кочергой ногу.
— И я тебя очень прошу, — Эля намотала ему вокруг талии пояс от кимоно, — Никакого баловства на тренировке! Баловаться можно и дома.
— Ты и дома баловаться не разрешаешь! — с праведным возмущением откликнулся Ясь, — Я же не могу совсем не баловаться, а где мне баловаться, если нигде нельзя?
Сраженной его непробиваемой аргументацией Эле ничего не оставалось, кроме как грозно прикрикнуть:
— Делай, что велено!
Ясь опустил головенку.
— Ясик, ну что ты, ты обиделся? — ей мгновенно стало стыдно.
— Я не обиделся, — пробубнил Ясь, — Я просто раздражился из-за твоего сердения!
Приветственно кивая на ходу, мимо промчалась администраторша.
— Ирочка, Ирочка! — какая-то бойкая бабушка, оставив внука самого сражаться со штанишками, перехватила администраторшу, — Ирочка, а правда, что это для нееврейских семей тренировки по 70 гривен, а для еврейских по 50?
— Раиса Соломоновна, этот мелкий 20-гривновый сионизм вас унижает! — раскатывая картавое «р», сообщила остановленная на бегу Ирочка, — Со всех по 70! — и изящно вывернувшись из крепкой пенсионерской хватки, понеслась дальше.
В своих кимоно похожие на снеговичков, россыпь малолетних каратистов рванула в зал.
Элина мобилка затрезвонила. Держа в одной руке Яськины джинсы, Эля с трудом выковыряла ее из кармашка сумки.
— Элечка, солнышко, тут такое дело… — зачастил в трубке Петечка Макаров, — Тебя декан ищет, и зав тоже. Злятся ужасно, что ты на поминки не пришла…
— Какие к черту поминки? — Эля даже недоуменно отвела мобилку от уха и поглядела на нее, словно рассчитывала разглядеть сквозь пластик то ли Макарова, то ли декана, — Я сегодня с похоронами с утра как наскипидаренная савраска
